Галина Романова - Бывших ведьмаков не бывает

— А ведь верно. — Старик бросил быстрый взгляд на маленькое оконце. Из-за треска пламени шум дождя почти не слышался, лишь сейчас, когда все навострили уши, стал различим частый перестук капель по крыше и журчание бегущей воды. — Непогода как разгулялась! Собаку за порог выставить жаль, не то что человека. Коли хотите, там наверху каморка. Уж простите, если не понравится, — так у меня не постоялый двор, чтоб пышные постели для гостей держать.

— Ничего. — Лясота, решив особо не наедаться, отставил недоеденную кашу и отпил из кружки медовуху. — Главное, чтоб сухо было и в щели не дуло. Идем, Елена?

Владиславе решительно не хотелось вылезать из-за стола. Она пригрелась, даже подсыхающее платье не так липло к ногам, а от теплой еды по всему телу разливалась блаженная истома. Девушку клонило в сон, глаза слипались, и она почти повисла на руке своего спутника. Старик взял со стола свечу, собираясь указывать дорогу.

Каморка наверху оказалась довольно просторной комнатой, отделенной от остального чердака дощатой перегородкой. Посередине как раз шла печная труба, так что тут было довольно тепло. Две постели стояли как раз справа и слева от нее. Тут же имелась небольшая лавка, полочка и пара гвоздей, чтобы повесить верхнюю одежду. Окошка не было, но шорох и стук дождя по крыше подсказывал, что непогода и не думала затихать. Уходя, старик оставил им свечу.

— Боже мой! — Владислава опустилась на постель, погладила брошенную вместо одеяла шкуру. — Как хорошо! Я так давно на мягком не спала… Прямо как дома!

— Тогда ложитесь, отдыхайте, — кивнул Лясота, наконец-то доставая из-за пазухи мешочки и раскладывая на лавке у свечи свое главное богатство.

— А вы? — Владислава стала осторожно расшнуровывать промокшие башмачки. У огня в тепле они просохли снаружи, но внутри все равно ногам было сыро, и она с наслаждением разулась. Ноги побелели от воды и слегка распухли.

— А я покараулю. — Лясота осторожно развязал узелок, попробовал порох пальцем.

— Я про другое, — отчего-то смутилась девушка. — Петр, а вы… Ваш дом где?

Рука замерла в воздухе. Девушка сидела на постели сбоку, плохо видя его лицо.

— Мой дом? Он далеко.

— А где вы живете?

— Жил, — поправил он. — Я с тех пор где только не жил.

— А я почти нигде не бывала, — вздохнула Владислава. — Только в Загорске и во Владимире. Ну, в Дмитров и в Царицын летом ездили отдыхать. Отец не любил надолго уезжать из Загорья. Он часто нас с матушкой отправляли путешествие, сам немного проводит — и назад. Даже во Владимир наезжал редко, хотя у нас там дом.

Девушка осеклась. Именно в этот дом наезжал в гости к ее матери князь Михаил Чарович. А с тех пор как княгиня Елена ушла от мужа, дом стоял пустым, хотя был записан как приданое Владиславы. Если бы она была мальчиком, могла бы давно жить отдельно! Или нет, отец или князь Михаил отправил бы сына тогда в военное училище. А, все лучше, чем жить с отчимом!

Встревоженный молчанием, Лясота оглянулся. Девушка сидела на постели, уставившись в одну точку. Ее губы дрожали, по щекам бежали дорожки слез. Она казалась такой маленькой, такой одинокой, что мужчина, подчиняясь какому-то порыву, шагнул к ней, присел на постель и обнял, гладя по плечам.

— Все будет хорошо, — прошептал он.

— Я боюсь, — прошептала девушка, уткнувшись носом ему в шею. — Мне почему-то так страшно.

— Все будет хорошо, — повторил Лясота.

Бывает — снится тебе сон и ты точно знаешь, что спишь. Лясота был уверен в обратном. Он же сам дал себе слово не смыкать глаз до рассвета, охраняя сон княжны Владиславы. Даже отдал ей свое одеяло — хорошо выделанную шкуру, — чтобы не было желания закутаться в нее и согреться. И долго сидел на лавке у свечи, посматривая то на огонек, то на спящую девушку. Сон ее был беспокоен. Она вздрагивала, порой принималась что-то бормотать. «Опять припадок», — с тоской подумал Лясота, уловив несколько слов по-британски. И дернула же его нелегкая связаться с больной! Может, она потому и кинулась к нему, что была слегка не в себе? Да нет же! Четыре дня они вместе, а она только второй раз разговаривает во сне. Неужели все-таки простудилась? Скорее бы доставить ее в Загорск, сдать с рук на руки отцу, а там пусть сам с нею возится. Ему надо спешить во Владимир. Поленька заждалась…

Свеча погасла внезапно. Очутившись в полной темноте, Лясота выругался тихим шепотом и совсем уже решил все-таки прилечь и уснуть, как вдруг понял, что мир изменился.

Во-первых, больше не слышно было дождя. Ливень перестал внезапно, как будто где-то наверху задвинули заслонку. Зато появились другие звуки — мерный стук, грохот, скрип и плеск, похожий на плеск весел по воде. И одновременно… да-да, голоса. Невнятные, бормочущие, визгливые голоса. Слов не разобрать, но понятно, что лопочут, перебивая друг друга, трое или четверо. Но голоса слишком высокие для людей. Дети? Или…

От невероятной догадки мороз продрал по коже. Лясота тихо встал. Рука сама нашла пистолет. Вчера, чтобы не заснуть, он разобрал, тщательно почистил и собрал оружие снова, зарядив пулями с сухим порохом.

Когда он поднялся, что-то блеснуло во мраке. Слуховое окошко, снаружи подсвеченное желтым и оранжевым светом. Огонь. Уж не пожар ли? Вряд ли. После ливня все так пропиталось водой, что загорится только нефть.

Затаив дыхание, он сделал шаг, другой… Тело двигалось само, легко и плавно. Лясота словно тень скользил по чердаку, краем глаза лишь отметив, что он поделен на несколько комнат, подобных той, в которой им пришлось заночевать.

Добравшись до слухового окна, осторожно выдавил затягивавший его бычий пузырь, глянул вниз — и остолбенел.

На задах дома, где им пришлось заночевать, в кустах ивняка и осинника на дне неглубокого, но крутого оврага протекал неширокий, всего два-три шага, ручей. В том месте, где заросли были реже, стояла водяная мельница, бегущая вода вращала лопасти мельничного колеса. Двери меленки были распахнуты настежь, оттуда лился оранжевый свет, озаряя все вокруг. В этом свете туда-сюда мелькали черные невысокие тени, и Лясоте понадобилось несколько секунд, чтобы распознать в них чертей.

Перекликаясь визгливыми голосами — сейчас их было слышно гораздо лучше, — они носились как угорелые. Одни затаскивали в мельницу мешки, которые приносили откуда-то издалека, другие просто бегали вокруг, время от времени заскакивая внутрь и тут же выбегая обратно. В льющемся из меленки свете можно было рассмотреть их мордочки с курносыми носами, торчащие из спутанных волос рожки и большие уши. Одеты чертенята были почти как люди, только штанишки и рубашонки у них были куцыми, не по росту. Рука сама потянулась к нательному кресту, но замерла на полпути. Рисковать, пожалуй, не стоило. Он был один, а чертей — около дюжины.