Сергей Юрьев - Хрустальная колыбель

— Знаю…

— В том, что их души изначально отделены от плоти, а для нас душа и плоть — единое целое. Мы можем жить сколько нам заблагорассудится, но со смертью плоти умирает и душа. А знаешь ли ты, что ждёт тебя?

— Знаю…

— Древние уходят, когда их постигает печаль от пресыщения красотой и радостью, а тебя может постигнуть печаль несбывшегося. Мы были созданы для радости. Утратив её, мы теряем себя.

— А ты знаешь, как звучит моё имя?

— Тебе самой лучше его забыть.

— Но как тогда будет называть меня мой сын?

— Как только он начнет свой земной путь, ты сольёшься с Небытием. И здесь ничего нельзя изменить. Ты не сможешь дождаться, когда на тебя обрушатся его радости и невзгоды, его победы и его поражения, его наслаждение и его боль. Ты будешь чувствовать то же, что и он, но в тысячи раз сильнее. Но ещё раньше Ничто сжалится над тобой, потому что подвластно тебе.

— Мне всё равно.

— А вот это свойственно скорее Древним, чем людям.

— …но что бы ты там ни говорил, я думаю, что окочурится. Зря, выходит, мы его вызволяли. Так хоть людям польза с него была бы. — Пров позаимствовал у Ойвана кинжал и распарывал одежды на лорде Юме. Камзол его всё равно уже никуда не годился, а многочисленные ранки, ссадины и кровоподтёки надо было обработать тёртой корой белого вяза, смешанной с мякотью нежного корня встань-травы.

Тело казалось совершенно безжизненным, даже дыхание было едва уловимо, и Пров был почти уверен, что этот парень долго не протянет. Но Служитель настоял, чтобы каждый сделал всё, что может. Сам он, едва взошло солнце, поклонился на четыре стороны света, расстелил свой коврик, положил перед собой посох и стал на колени. Теперь он бормотал себе под нос что-то невнятное и, казалось, ничего не видел и не слышал.

— А может, сдюжит… — неуверенно сказал Ойван, помогая стянуть с лорда левую штанину.

— Я сказал, помрёт — значит, помрёт, — негромко ответил Пров, косясь на Геранта. — Ты на глаза его посмотри.

Волхв немилосердно оттянул больному веки, и Ойвану показалось, что из огромных чёрных зрачков на него смотрит сама Бездна, в которой маются бесприютные души, царство Аспара, где нет ни надежды, ни радости. И вдруг в центре зрачка мелькнул цветок с небесно-голубыми лепестками, а на нём… Ойван не успел рассмотреть ту, что лежала посреди цветка — Пров вернул веки на место, как закрывают глаза умершим. Осталось только необыкновенное ощущение беспричинного восторга — она была прекрасна, она была в бездне этих невидящих глаз.

— В общем, что ни говори, а жизни в нём осталось не больше, чем вон в той сухой ветке. — Пров указал на облезлый корявый отросток, торчащий из ствола трёхобхватного дуба. — Разве что Служитель своего безымянного попросит…

— Ау-у-у! — неожиданный крик вырвался изо рта того, кто лежал на повозке, тело его на мгновение выгнулось мостиком и тут же вновь обмякло.

— А если и выживет, то с головой у него точно не всё в порядке останется, — тут же сообщил Пров, продолжая втирать в раны густую серую мазь. — Если ещё аукнет, рот ему заткни, а то не ровён час услышит кто, и нам снова драпать придётся. А от лордовых людей на наших клячах — только к Иблиту в зубы.

Тут Ойван заметил на мизинце Юма кольцо из чёрного дерева. Рука безвольно свисала с повозки, и он решил положить её как положено, вдоль тела.

— Не лапай! — вдруг возопил Пров, отталкивая Ойвана от колеса. — Только заметил, да? Ясное дело, этот парень с Древними якшался. Только у них такие кольчики водятся.

— А ты откуда знаешь?

— Я, по-твоему, кто? Думаешь, если я с тобой так вот запросто болтаю, значит, я не волхв, а твой брат охотник, лесной бродяга? — С каждым словом Пров делал шаг вперёд, всё дальше оттесняя Ойвана от повозки. — Вот тут и стой пока… — Он повернулся к телу и…

Тело как ни в чём не бывало сидело на повозке, протирало глаза и позёвывало. Потом оно что-то пробормотало, сначала посмотрев на обрывки собственной одежды, потом — на двух слегка оторопевших варваров, а ещё через мгновение поверх голов на Служителя, который, казалось, так и пребывал где угодно, только не здесь.

Первым, что он увидел, было небо, обычное, голубое в облаках. Это казалось странным, это казалось невозможным. В тот миг, когда повозка, ещё вчера загадочным образом переставшая скрипеть, въехала в ворота капища, он решил использовать единственное желание, заключённое в кольце, подаренном Ау. Надо было перенестись куда-нибудь подальше отсюда, где его собирались скормить идолам, — лучше всего домой, в Холм-Дол, где сейчас без него могли начаться и смута, и война, а может быть, кто-то уже пожелал сесть на опустевший трон. Ещё бы! Лорд, не оставивший наследника, исчез неведомо куда, как будто сам Нечистый его уволок… Он произнёс желание вслух едва шевелящимися губами, но ничего не произошло. А потом сознание провалилось в спасительную бездну, из которой лишь изредка всплывали видения. И вот теперь — над ним снова небо, которое он уже привык наблюдать за долгие дни, пока повозка скрипела по извилистым просекам.

Юм ощупал ладонями дощатый настил. Неровно стёсанный сучок, на который он постоянно сползал при тряске, был на месте, но на этот раз повозка никуда не ехала, и угрюмый варвар не сидел возле его ног с тесаком наготове. И тут он заметил, что руки его свободны, а кожу, не защищённую даже обрывками одежды, обдувает приятный ветерок. Что-то случилось. Знать бы — что… Он попробовал сесть, но тело отказалось делать резкие движения. Пришлось повторить попытку, но на этот раз медленно и плавно.

Варвары были на месте. Не те, которые сопровождали его в последний путь, но какая разница… Тот, который постарше, в одеянии волхва, отчитывал второго и грозно размахивал пальцем у него под носом. А за ними посреди поляны, задрав к небу нечёсаную бороду, стоял на коленях Герант.

Не было сил на то, чтобы задуматься о том, как здесь, посреди варварских владений, оказался Первый Святитель Храма, но его присутствие (если это, конечно, не очередной морок) вселяло надежду, несло тихую радость, наполняло сердце теплотой и покоем.

Когда поздним утром небольшой отряд собирался продолжить путь, Юм категорически отказался двигаться дальше на повозке, с которой был неразлучен последние дни. Сам понимал, что создаёт себе трудности, но ничего с собой поделать не мог. Ему казалось, что стоит повернуться ободу колеса, и вновь раздастся истошный визг, крик ночной птицы, вопль раненого вепря, стон умирающего.

Они не двинулись с места, пока Юм не рассказал Геранту обо всём, что с ним приключилось с того дня, как он попал в лапы лорда Тарла. Пров, видя, как внимательно выслушивает Герант их нового спутника, то и дело тыкал Ойвана пальцем под рёбра и шёпотом требовал, чтобы тот немедленно рассказал, о чём идёт речь. Волхв впервые в жизни пожалел, что не удосужился изучить язык Холма.