Эмиль, Гнитецкий - Благими намерениями

В полной темноте пощупал костяшки пальцев - целы, слава Праматери. Значит, никому морду не бил, и то хорошо. Провёл ладонью по лицу и поморщился: не лицо, а один большой синяк. Горел затылок, словно к нему приложили раскалённую подкову. Ощупав его рукой, Мольх нашёл здоровую шишку. Получается, что морду били ему. Прислушавшись к ощущениям во всём теле, сыскарь смутно начал прозревать, что били ему не только морду и не только руками, а остальными конечностями, которые добрые люди используют исключительно для ходьбы.

Первое, что пришло Мольху на ум, едва он приготовился открыть глаза, это пословица "Что гардарийцу сначала хорошо - то на утро ему потом и плохо". Затошнило, во рту стояла ужасная сухость и отвратительный привкус лошадиных лепёшек. Похмелье, пережитое им после попойки с Лофаром, в сравнении с нынешним казалось детским и несерьезным.

Язык графа распух от жажды и еле-еле помещался во рту. Вместо дыхания из уст вырывалось какое-то надрывное сипение и хрип. Любой шорох отзывался ударом кузнечного молота по лбу, внутренности словно сбились в одну большую мозоль. Всё это вместе причиняло беспокойство, желание уйти в небытие и переждать какое-то время там.

Он открыл один глаз, но ничего не изменилось. Открыл второй - та же ситуация. Нащупав рукой лежбище, понял, что лежит на охапке сырой соломы. В голове звенел тяжёлый колокол и штормило море. Перед глазами плыли огненные пятна, постоянно меняющие размер и цвет. Бросало то в пот, то в озноб. Он чувствовал себя слепцом, попавшим в незнакомое помещение. И самое обидное, что он практически ничего не помнил.

Сделав слабую попытку встать, плашмя рухнул назад на бок и застонал. Если бы Мольху сейчас сказали: "Граф, если вы не встанете сию минуту, то Гардария погибнет!" - он бы ответил: "Пусть хоть весь мир погибнет, но я не встану". Голова от этой попытки словно превратилась из шара в хрустальный куб с тонкими, как яичная скорлупа, стенками, и это ощущение нарастало в нём с каждой секундой. Стенки чуть треснули на всех шести гранях, и этот куб надо аккуратно положить на мягкую перину, как следует проклеить и не трогать минимум сутки.

Вскоре в одной из стен образовалось пятно, свет от которого хлынул в помещение. Мольх развернулся на шум и в глаза словно воткнули по спице, углубив прямо в мозг. Свет острым клинком рассёк голову на две части, потом уже на четыре и так далее. Каждая часть начала пульсировать болью, какую и врагу не пожелаешь.

Прикрыв глаза ладонью, он слабо захрипел:

- Эй, кто там? Где я?

Через несколько секунд, когда глаза немного привыкли к свету, Панкурт увидел три фигуры в дверном проёме. Лиц он не различал, лишь очертания. С трудом выдавив чуток слюны и откашлявшись, он заговорил:

- Вы из обслуги? Чего ради меня засунули в эту комнату? Не могли найти ничего получше? Я граф всё-таки. Так, я в гостинице при корчме, да? Чего молчите, олухи? Я требую светлую, чистую комнату со свежим бельём. Мне надо помыться тёплой водой, выпить стаканчик вина. Нет, холодного пива. Хотя и рассол сойдет. Ещё не забудьте квашеной капусты, мочёных яблок, - выжал Мольх, потом указал пальцем на другого: - А ты дуй на коновязь, проведай и покорми лошадь.

Раздался звериный хохот.

- Чего ржёте? Я что-то смешное сказал? - с плохо скрываемым презрением и отвращением посмотрел на них Мольх и показал пальцем на третьего, - А ты, пока эти двое бегают, принеси мне воды, очень хочется пить. И чтобы через пять секунд вашего духу здесь не было! Выполняйте!

Два силуэта молча подошли к Мольху, один пнул его ногой в живот и они оба скрутили сыскаря, подняв ему руки над головой. Панкурту показалось, что голова значительно тяжелее туловища и сейчас вот-вот лопнет, или просто оторвётся с шеи. Ни один из вариантов его категорически не устраивал.

- Вы что себе позволяете, курвины дети?! - завопил сыскарь, не привыкший к такому обращению - Меня? Графа?! Да я вас всех на конюшне запорю!

- Молчи, пёс! Не вовремя ты веселишься. Ты душегуб, и судить тебя будут, как душегуба, - злобно ответил голос.

- Одурели совсем?! Какой суд! Я подданный Гардарии, вашу гвардию!

- Да какой ты подданный Гардарии?! Ты чего голову туманишь?! На себя посмотри!

Если бы Мольх смог глянуть на себя в зеркало, то увидел грязного оборванца с нечёсаными и засаленными волосами, клочьями, торчащими из разных мест на голове, красными глазами, подбитой губой и разодранной в лохмотья одежде. Воняло от него, как от только что пойманной и чищеной рыбы.

- Я добьюсь, чтобы вас всех разжаловали в свинопасы! Вы у меня будете сточные колодцы по ночам чистить! Я...

Снова пинок ногой под дых. Один из стражников поднял за волосы голову сыскаря и продемонстрировал ему деревянную дубинку. Выглядела она очень недобро.

- Ещё одно слово, и я воспользуюсь ей! Ты обвиняешься в покушении на жизнь княжича Кадроша. Сейчас тебя поведут на допрос. А теперь захлопни свою поганую пасть!

- Быть того не может. Я сплю, сплю... - прошипел Мольх.

Сыскаря выпихнули из темницы и втащили в узкий замшелый коридор, слабо освещённый коптящими жёлто-оранжевыми факелами. После нескольких зигзагов подземного лабиринта Мольха бесцеремонно втолкнули в средних размеров полутёмную комнату со сводами вверху. Это было небольшое помещение со стенами из серого камня. На каждой стене висело по факелу, но они едва-едва освещали пространство. По бокам дверей дежурили два обвешанных доспехами громилы со злыми собачьими лицами. У каждого в руках была деревянная дубинка, и не стоило сомневаться в том, что они пускают их в дело довольно часто. У задней стены располагался стол. На нём лежали бумаги, чернильница, несколько гусиных перьев и стояла свеча. Сбоку от стола находился книжный шкаф, а перед столом располагалось деревянное кресло с подлокотниками, к которым были прикручены ремни, очевидно, чтобы фиксировать запястья допрашиваемого. Сиденье же, как и подлокотники было утыкано чуть заострёнными деревянными шипами. Вся эта конструкция выглядела жутковато. В комнате помимо входной двери было ещё несколько узких, куда едва-едва мог протиснуться человек среднего телосложения. В потолок на почтительном расстоянии от стола было вделано кольцо со свисающей цепью, на другом конце которой был ошейник с замком. Кроме того, в углу на полу виднелось отверстие, закрытое решёткой, за которым начинался желоб, уходящий под наклоном вниз. Казалось, сама смерть открыла свою зубастую пасть, чтобы поглотить очередную жертву.

За столом восседал грузный человек неприятного вида в сиреневом балахоне. Внешностью он напоминал свинью перед родами. Его скуластое лицо, мерцающее в свете факелов, не выражало ничего кроме злобы. Глаза, большие, круглые и выпученные, были налиты кровью, как у быка. Цепким взглядом осмотрев сыскаря, он приказал конвоирам подвести его поближе. Откинув капюшон, здоровяк показал свою бритую наголо, стёсанную на макушке голову. Только сейчас сыщик смог рассмотреть, что нижняя челюсть выходит далеко вперёд, а лоб навис низко над глазами, но уходил от бровей не вверх, а круто назад.