Сергей Дунаев - Приговоренный к жизни

— Согрелась? — спросил Даэмон, не ожидая ответа. Она поняла его, она молчала. А он трогал ее совсем грязно и непристойно, как она подумала бы раньше. Но не теперь.

— Куда мы едем? — прошептала она с улыбкой, словно некая тайна была доверена ей и осветила ее лицо радостной догадкой. Неужели…

— Далеко не историческая сенсация, — ответил он на незаданный вопрос, — хочешь теперь стать моей драгоценностью?

— Да-а, — подняла она голову, улетая вниз. Он коснулся пальцами ее губ — она поцеловала эти пальцы. Машина все неслась по заснеженно-грязному городу, похожему на растоптанный торт… Она потянулась к нему и поцеловала:

— Сегодня я буду исполнять все твои желания…

— А завтра? — только и сказал он, как-бы нехотя отвечая на поцелуй.

— И завтра…

— Тебе понравилось быть соблазнительной?

— Очень.

— Я так и думал… Так произошло их эпохальное знакомство, видно, нужное кому-то в этой невнятной картине мироздания.

Даэмон вернулся свежим огурцом. Посмотрел на меня торжественно, утащил к себе Кэтти, скучавшую уже в моем обществе, и предупредил, что едет в Москву сегодня же вечером.

— Вот твой билет, — сунул он мне его в подарок.

— Как ты добр, — ответил я ему в тон.

— Но ты возьмешь?

— Ну разумеется. Это необходимая твоя жертва. Иди шали дальше.

— Слушаюсь, ваше благородие, — он удалился. Я остался один. Дел у меня не было и я решил пройти еще раз по старому городу, все-таки в нем особенная атмосфера. Уже в первые полчаса я понял, что мне просто скучно, как в зоопарке. Этот город он такой кукольный, как интерьер Комеди Франсез, насквозь фальшивый. Потому Даэмону и нравится, он такой же точно. Впрочем, зачем я думаю о нем плохо? Он такой, каким я хочу его видеть. Захочу — будет мне преданной собакой, только мне же потом будет скучно. Все справедливо… «Захоти!!!» — зашептал голос, — «проверь себя, ты ведь можешь!» Могу. Но это будет воспринято как мелкая ненужная месть. Он сам этого хочет от меня, он хочет, чтобы я подыгрывал ему. Фу, вот еще! Г-н петрушка обойдется.

Вечером мы садились на поезд, и мне впервые захотелось все бросить. Когда я увидел Катю на перроне… Она вся расцвела, была одета роскошно (петрушка прикупил), сзади шел он сам и осликом тащил ее ящики. Это было первое, что меня поразило — он сам играется в ее куклы. Надо же, какая сентиментальность. Я поймал себя на том, что Даэмон злил меня, досаждал. Мне захотелось аннигилировать его в альфа-центавру прямо вместе с этими ящиками. Я картинно вздохнул и предложил даме свою помощь — у петрушки же руки заняты.

— Ой, боги, боги, — завопил тут Даэмон, как паяц, — билеты-то наши пропали, и деньги все, ой! Бедная Катя, пойдем мы с тобой теперь бродячими артистами по свету, подберем разных собак да кошак, так и до Москвы карнавалом дойдем! Кэтти совсем не среагировала на его паясничанье, ей было и того много, что он рядом, и можно хоть пешком до Москвы. Даэмон меж тем разошелся не на шутку:

— Разве что дядя, добрый, добрый дядя купит нам с Катей билетики, а то пропадем мы с моей птичкой, ой ведь пропадем. Спаси Господи! Последнее было откровенным ерничаньем, я подумал, что и ударить его было бы славно.

— Каспадиин шутит или ни эдит? — спросил проводник с лицом синьора помидора.

— Какие уж шутки, — причитал Даэмон, кудахтая, — пропало все мое добро, тщанием неустанным нажитое! Увы, что делать мне, презренному потешному арлекину!

— Дэвушкаа с вамии? — заинтересовался помидор. Кэт вздрогнула.

— Девушка со мной. — сказал я тихо и быстро, — и этот… господин тоже. Я протянул проводнику двести баксов.

— Благодетель! — заорал на весь вокзал Даэмон, падая на колени, — спаситель, помиритель и родитель! Добрый дядя, ура! Он играл отменно, подумал я, проникаясь к нему восхищением, меж тем как он в плаще баксов за пятьсот подметал собой окурки и блевотину, ползая по перрону. Надо теперь и самому сделать что-то артистичное. Я улыбнулся и поставил ботинок ему на голову. Толпа было отхлынула, на Даэмон и здесь нашелся.

— Все правильно, товарищи! — заорал он, — дядя дал, дядя в праве! Пусть себе самодурствует. Он купил меня за двести баксов, ему можно. Только девочку мою не тронь, а то убью, — сказал он спокойно и зло, отряхиваясь безнадежно и картинно.

— Поросенок, — шепнул я.

— Кобель, — ответил он. Глаза его так и блестели.

— Два-ноль, — сказал Даэмон, вталкиваясь со мной в вагон, и я заметил, что он постарался измазать меня своим вонючим плащом как только мог.

В купе Даэмон был совсем уже спокоен. Ящиками он заложил одно нижнее место, на другое усадил Катю.

— Придется тебе ехать наверху, всевышний — поклонился он мне картинно. Я молча полез наверх. Счетчик бешено работал в его пользу.

— Эй, служивый, — давай сюда! — закричал он вдруг продавцу, предлагающему отъезжающим всякую снедь, — мне шампанского дорогого три бутылки и одну водку. Спасибо, родной. Русские дивизии придут сюда скоро и тебя не забудут. Продавец шарахнулся от него, как от чумы.

— Смущается туземец, — заметил Даэмон, — пора их обратно завоевывать, а то задолбали с паспортами…

— И деньги у тебя нашлись, мошенник… — сказал я с выражением.

— Жадничаешь, — моментально отреагировал он, — зря. Я к тебе со всей душой. На, — он протянул мне на верхнюю полку бутылку шампанского. Я принял его бесценный дар:

— А ведь поверил на перроне, что ты их потерял.

— Да, оттого все твои беды. Доверчивый…

— Девочка, — сказал я Кате, — твой друг надувала и кидала. Катя не отвечала, сотворяя ему бутерброд.

— И тебя это не трогает совсем? — не унимался я. Она выразительно посмотрела на меня, как на больного.

— Да, — произнес Даэмон, — но ведь если я перестану тебя веселить, меня не станет.

— Надоел, — сказал я так, как говорят неправду. На самом же деле он восхищал меня все больше.

Однако, пора и действовать. Мне надоело молча ждать, что он еще выкинет. Чувство подсказывало, одного движения моей руки достаточно, и его миражные замки рухнут. Что он такое, в конце концов? Издевательское недоразумение, не больше. Даэмон понял, что я думаю о нем, и смотрел на меня из угла как провинившийся котенок. Ну все, хотелось сказать мне, отстрелял всю свою обойму?

— Мне уже страшно.

— Правильно, Даэмон. Ты сам-то веришь в меня?

— А то как же… Ради тебя все это и делается. Разве я был таким вот (он с грустью посмотрел на плащ) еще вчера? Нет, я играю в твоем спектакле. И она в нем играет — он показал на спящую Катю.

— Успокоился. Хорошо-то как.

— Я тоже не хочу быть веселым, мне это противно. С вечера я чувствую, как ты вколачиваешь в меня обоймы — одну за одной. Я беззащитен, но не потому, что не могу, я просто не хочу делать что-то против тебя. Ты сам меня заставляешь, неужели не видишь?