Александр Воронков - Темный век. Трактирщик

— Так сколько же лет осталось до этого великого события, сыне? Доведётся ли нам вживе узреть Его светлый Лик?

"Что сказать? Сослаться на незнание? Но у меня в кошельке лежат российские деньги, так что местный народ может сам попытаться высчитать примерную дату, а я потеряю наработанный "кредит доверия". Оно мне не надо. А когда была денежная реформа? В шестьдесят первом? Нет, это ещё при СССР. А российская? Блин горелый, вылетело из башки! А когда вообще РФ стала вместо Союза? Прально, в девяносто первом, значит, по-любому более ранней даты на деньгах быть не может. Что ж, добро, буду брехать дальше".

— Уж прости, но ни ты, ни я и даже наши внуки — никто не доживёт. До Второго Пришествия, к сожалению, осталось ещё целых тысяча девятьсот девяносто лет…

— Кто ведает: возможно, к сожалению, а возможно — и к счастью! Господь, в неизречённой милости Своей, видимо, даёт нам всем возможность начать вести более безгрешную жизнь. Слышите вы, олухи? — обратился монах ко всё ещё толпящимся вокруг посетителям. — Ступайте допивать своё пиво, раз уж притащились сюда, но уж потом, коль заведётся у кого в мошне лишний хеллер, лучше волоките его не к "У Моста" в кошель Прокопу-выжиге, а отдайте на благое дело — пожертвованием на строящийся в городе собор или в наш монастырь. А Святая Церковь не оставит вас, грешных, своими молитвами!

Нельзя сказать, что речь брата Филиппа очень обрадовала Прокупека с горе-поваром, но высказывать недовольство никто не стал, ответом стало лишь скептическое хмыканье. Тем не менее, не видя поддержки со стороны вернувшихся на свои места завсегдатаев, вслух возмущаться Прокоп не стал.

Тем временем монах продолжал "проводить экспертизу" на предмет богоугодности монет государственного банка России.

— А ответь-ка мне, сыне, отчего монеты у тебя одна на другую походят, литеры да знаки на них — также, а вот гербы владетельские — столь различны? На одних образ святого Йиржи, а вот это что за существо?

— Орёл двухголовый. Видно же.

— В том-то и дело, что видно. А знаешь ли ты, что орёл о двух головах — суть знаменье восточных схизматов, владык Константинопольских?

— Да откуда мне знать? Не моё дело гербы изучать, а знатных рыцарей — на то у них и герольды всякие имеются. А что там рисуют на монетах — меня не касается, я человек маленький. Всегда так было: на рублях орёл, на копейках — святой Георгий.

— Говоришь, не ведаешь, откуда знаменье? Хорошо, возможно и так. Но всё же расскажи, в чём разница в рублях и копейках? Здесь так деньги не называют.

— Одна копейка — это сотая часть рубля. Ну, а рубль — десятая часть червонца, вот только монет-червонцев у меня нет. Последнюю неделю назад отдал за проезд.

"И самое интересное, что это правда. Вот только ехал я не в вашу шандарахнутую Богемию, а в забытое богами и начальством село в сталинградских степях. Но этого уточнять вслух, пожалуй, не стану".

— Ну, а что можно купить в твоих краях за эти деньги?

— Что купить? Ну вот, например… — Лезу в набедренный карман, вытягиваю мыло: полкуска "Хозяйственного", ещё из старых, советских запасов — в гробостройку матушка где-то целый мешок какими-то путями достать сумела, ещё до талонов. До сих пор им иногда особо "выдающиеся" пятна на вещах застирываю, если фирменным порошкам в машинке-автомате не поддаются. — Вот мыло. Половина куска отрезана. Смотри сюда: видишь "12 коп.". Значит, двенадцать копеек стоит целый кусок, а половинка — шесть. Выходит, на один рубль можно купить восемь целых кусков мыла и ещё четверть куска.

— Мыло, говоришь? — монах ткнул в демонстрируемый брусок пальцем, ловко отколупнул ногтем мыльную крошку, тут же сунув её в рот. — И верно: вроде бы мыло… Только твёрдое почему-то.

— Ну уж извини: с жидким мылом в дальней дороге не слишком-то удобно. Всякие там шампуни да экстракты для ванн нужно дома держать, на полочке, а не таскаться с ними.

— Да, непривычна нам речь твоя, сын мой! Вроде и по-немецки говоришь для чужеземца сносно, а слова сплошь незнакомые. Что это за "шампунь" такая и что значит "ванна"?

"Нифига себе! Нет, что с гигиеной тут не дружат — это я уже давно понял: амбре у здешних аборигенов весьма "списьфичское". Но чтобы вообще не знать, что такое ванна — такое мне и в голову прийти не могло. Свинарник отдыхает…"

— Не пойму я тебя, святой отче: неужели из здешних рыцарей никто в крестовые походы на сарацинов не ходил? Слышал я, что оттуда как раз и завезли и сами ванны — особые сосуды для погружения в воду, — и обычай в них мыться: ибо чистота телесная равно как и духовная богу угодна. У нас почти в каждом доме ванна стоит, и все в ней поочерёдно моются.

— Э, что вспомнил! Когда ещё тот поход был! Ещё дед мой мальцом бегал, как панство в войско германского императора сбиралось… Много в ту пору героев ушло, да мало кто вернулся: пали под яростью монгольской. А уж про то, как допрежь того на сарацин вставали — и вовсе мало кто и помнит… А у вас, выходит, не забыли то?

— …

— Ну, значит, коль известна ценность твоей монеты, так и прикинуть можно. У нас гарнец мыла — два хеллера. Но мыло, известно, жидкое, значится, если твоё по весу прикинуть — втрое развести можно… Выходит, что на девять хеллеров одна твоя копейка прийтись должна, никак не более того.

— Что-то маловато получается, падре…

— Ты что же, сомневаешься в познаниях духовной особы? Меня арифметическому счёту, да будет тебе известно, обучал сам прежний монастырский келарь брат Филоник, восприявший сии знания от некогда обучавшегося в Сорбонне отца Валентина! Хоть и прошло с тех пор много лет, я — да простит Господь гордыню раба Своего — до сих пор весьма споро могу сложить любые числа в сумму до пяти дюжин за время, необходимое, чтобы дважды прочесть "Pater noster".

— Как можно, святой отец, как можно! Разве осмелится кто-либо сомневаться в талантах столь многоучёной особы! Вот только перемножить пять дюжин можно и побыстрее — и всё равно выйдет шестьдесят…

Самодовольное выражение лица у монаха плавно перетекло в изумлённое:

— Однако… А может, ты и семь дюжин столь же споро исчесть сумеешь? — брат Филипп крепко ухватил меня за рукав куртки, не отрывая насторожённо-пытливого взгляда от моего лица.

— А что тут считать? Восемьдесят четыре так восемьюдесятью четырьмя и останется…

— Ну-ка, человече, пойдём-ка за мой стол, поговорим откровенно: как и где это ты искусство быстросчётное восприял? И ведь ни пальцы не загибаешь, ни губами не шевелишь, ни чётки не перебираешь. Весьма то удивительно. — С этими словами клирик чуть ли не поволок меня к тому месту, на котором сидел до моего появления в таверне. — А ты, Прокоп, поднеси-ка нам с паном мастером ещё по паре пива! За мой, разумеется, счёт!