Сергей Булыга - Чужая корона

— Га, мудрецы!

— Да уж какие есть, — тихо, но твердо ответил ему я. После чего я демонстративно отвернулся от него и, обращаясь уже к Великому князю, продолжил: — Ваша великость, насколько я догадываюсь, вы призвали меня сюда для того, чтобы я как следует расспросил поважаного пана Задробу о том, каким это таким чудесным образом он спасся из-под Сымонья. Так?

— Ну! — сказал господарь и задумался. Он был, повторяю, сильно пьян, а в таком виде он всегда становился очень медлительным.

Зато Задроба оказался не таким:

— Ат! — гневно вскричал он. — Ему, что ли, рассказывать? Опять? Да я же только что уже рассказывал! И писарчук еще записывал!

Мы все трое посмотрели на спящего писарчука, мне стало смешно, и я усмехнулся.

— А, это не беда, — благодушно сказал господарь. — Не надо Миколайку будить. Я и так все запомнил. Слово в слово! — Потом помолчал и добавил: — Но это что! Мы это от судьи уже все слышали. А вот ты, Сцяпан, лучше послушай, как пан Юзаф к нам сейчас из дому ехал. Вот это история, да! Пан Юзаф, расскажи!

Но пан Юзаф не спешил. Он вначале посмотрел на господаря, потом на меня, потом на мой недопитый кубок — и многозначительно откашлялся. Я не стал далее противиться и выпил до дна, пододвинул к себе миску с маринованными рыжиками и принялся закусывать. А пан Юзаф тем временем начал свой рассказ. Рассказывал он на удивление связно, как будто и не пил до этого. Это, кстати, первый признак краснобая и лжеца.

Да, и вот что еще. Так как писарчук Миколайка по- прежнему неподвижно лежал на столе и, следовательно, протокола никто не вел, я слушал Задробу со всем возможным вниманием. В силу этого обстоятельства вы теперь можете ознакомиться с его рассказом почти что слово в слово. Итак, пан Юзаф говорил:

— Вот, значит, приехали ко мне твои, ваша великость, гайдуки, показали бумагу. Я ее прочитал. Э, думаю, надо спешить. Вывели мне Жучика, он у меня самый быстрый. А саблю я взял ту самую, которую из- за Харонуса привез, из нашего последнего похода. Она ох хороша, мухам крылья обрубает. А аркебуз взял самый новый, кремневого боя. Кремень не фитиль, не отсыреет. А что! Вот господарь это уже слышал, а я тебе, мудрец, скажу: нынче в пуще очень неспокойно, валацужных хлопов развелось. И сразу пошли безобразия. Пану Кваше голову срубили, в Вертайку ночью принесли и бросили прямо на рыночной площади. И еще много всякого другого было. Моя Анелька очень беспокоилась. Но мы посели на коней, поехали. Но только полверсты отъехали, я говорю: э, нет, нас дальше, вижу, эти собаки уже ждут, значит, это не наша дорога. И повернул коня в дрыгву. И гайдуки за мной. А там мы на теньки, на теньки, налево, направо, ну, короче говоря, обошли мы этих валацужных хлопов, их засаду, и снова вышли на мостки. Потом опять сошли, потом опять, потом опять… День ехали спокойно, два спокойно, эти собаки наш след потеряли. О, добро! Едем себе, едем. И такие тихие места пошли — я уже про хлопов и не говорю, а вообще там тихо, звери как будто все повымерли, следов нигде и никаких. Только на третий день уже пошли заломы. Это как будто кто-то ветки гнул, заламывал их и завязывал. Вижу я, завязывал совсем недавно, а следов никаких. Это плохо. Ну, ладно! Я на эти заломы нужные знаки накладываю, узлы развязываю, и мы едем дальше. Едем, вижу, правильно. Только уже потом, когда этот день пошел за полдень, вдруг вижу — едем не туда. Или туда? Ничего не пойму! Отчего это так? Я же свои места крепко знаю, а тут вдруг ничего не пойму! Как бы свои места и как бы не свои. Ладно, думаю, дальше посмотрим. Едем дальше. Дальше то же самое. Вот уже темнеет, вижу, а мы так никуда и не приехали. Значит, опять нам ночевать в снегу. Но только разве это уже снег? Зима уже кончается. Грязь, топь кругом, дрыгва под нами ходит ходором, гати как кто растащил. Разворовали их, что ли? А, ладно! Выбрали мы место посуше, нарубили елового лапника, посели, развели костер, тут же рядом стоят наши кони. Перекусили, легли спать. Да, вот еще! Перед сном я как почуял, встал, пошел к Жучику, дал ему праснака пожевать. Праснак медовый был, Анелькиной выпечки, он Анелькины праснаки очень любил. Постояли мы с ним, помолчали, потом я лег спать. Спал я плохо, снилась мне всякая дрянь. Утром просыпаюсь раньше гайдуков, снегом утерся, осмотрелся… а наших коней нет! Я туда! А там следов! Копыта и лапы. Лапы вот такие, нет, еще больше, такие! Таких волков я никогда у нас не видел! И все эти следы… Ну, вижу, погнало то зверье наших коней прямо в низину, там самая багна. Вставайте, я кричу, собаки княж…

Вставайте, я кричу, служивые, наших коней волки пожрали! И за саблю и в низину. Бегу, бегу… Вот они, кости! Ат, Цмок их дери! Ну, что теперь рассказывать! Я шапку снял, постоял, помолчал. Вот, может, грех я сейчас говорю, но я коней люблю много больше, чем кого другого, скажем так. Кони, они лучше. А мой Жучик, если бы вы его только видели, вы бы меня тогда поняли. А так теперь что?! И вот что меня еще очень удивило: почему это Жучик голоса не подавал? И как это я сам так крепко спал, что даже конского топота не слышал? Это для меня небывалое дело, для меня конский топот — это как боевая труба! И еще… Нет, это я сразу понял! Это не волки были, а волколаки. Точнее, один волколак — я потом ходил, следы читал. Один он был! Что ты смотришь на меня, мудрец?! Не слыхал про волколаков? А это очень просто! Вот я сейчас с тобой здесь сижу, зубровку пью и вожу всякие беседы. А потом ночь настанет, я в лес пойду, через себя перекинусь — и стану волколаком. А ты домой пойдешь, тут я тебя подстерегу… Ну ладно, ладно! Вот, совсем рассвело. Мы в пуще непонятно где и без коней. Гайдуки говорят: беда какая, нужно возвращаться. Как это, говорю, возвращаться, если у нас срочное дело, мне нужно срочно до господаря, дальше пойдем, вперед. Они не стали со мной спорить. Они ж другой дороги не знали, а возвращаться по своим следам боялись — вдруг их там хлопы поджидают. А со мной им как-то веселей и безопасней. Да и я еще к тому же пообещал, что я их точно выведу. Но что у меня получилось? А вот что: шли целый день, совсем с дороги сбились. Смотрю: дорога кончилась, нет ничего, одна непролазная чаща кругом, грязь, дрыгва, рыхлый снег, и вот уже опять темнеет. Мы тогда остановились, развели костер, перекусили тем, что еще оставалось. Все съели. После нарубили лапника, я первым лег и говорю: спать будем по очереди, самое трудное время под утро, вот вы меня под утро и разбудите. Они согласились. Я заснул. Сплю чутко, вполуха. Снится мне всякая дрянь: то как будто саблю у меня украли, то как будто еду я и вижу самого себя навстречу, и вот я уже сам в себя прицелился и уже нужно нажимать на курок, а курок почему-то исчез, нет курка, ох, чую я… что кто-то меня нюхает! Тычется пастью в усы! Я подскочил… А он ш-шах в кусты — и исчез. И уже день кругом! Смотрю… А они, твои, ваша великость, гайдуки, возле погасшего костра лежат, и у обоих глотки перегрызены. И опять вокруг костра вот такие здоровенные волколачьи следы. Так, хорошо! Я гайдуков в дрыгве похоронил, пошел дальше. Иду и только думаю: как хорошо, что я успел жениться и на Анельку все переписать, теперь не будет баба маяться. А больше ни о чем не думаю, иду. Тут опять уже темнеет. Ну что мне было делать! Опять я нарубаю лапника, делаю себе лежанку, после развожу себе костер, после сажусь возле него, после достаю из пояса один битый серебром… Мне его Анелька зашила, сказала, что он заговоренный… А вот теперь я этот битый серебром — да в железную ложку, а ложку — в костер, на уголья… А после это дело заливаю в формочку и отливаю себе — не себе, а ему — и отливаю ему пулю. Потом над ней читаю слово, потом досылаю ее в аркебуз. И вот сижу я с аркебузом, жду. Жду… Жду… Я, конечно, понимаю, что он на меня и сзади может накинуться, я ничего не услышу. Но, думаю, если бы он хотел меня сожрать, он бы меня и прошлой ночью сожрал. А ведь не тронул же. Значит, он хочет меня не сожрать, а запугать. Хочет, чтобы я перед ним ползал на коленях, хочет, чтобы я у него о пощаде просил, хочет, чтобы я… Ну, вы же знаете! Человек, волколаком покусанный, сам потом волколаком становится. Вот какая от них, волколаков, пощада бывает. Га! Это не по мне! Я лучше сдохну, думаю, пусть лучше он меня сожрет и по всей пуще мои кости разнесет! Вот что я тогда думал, пока его ждал. Сидел у костра, держал аркебуз наготове, палец с курка не снимал. Да, и еще Анельку вспоминал, Жучика. Вспоминал и тебя, великий господарь, как ты нам за Харонусом полгода не платил, а после и вообще взял и вечный мир с ними заключил — и это тоже почему-то вспомнилось… Вдруг — ш-шах! Вот такой волколак! Годовалый бычок! Из темноты к костру, с той стороны! И только он… А я — ба-бах из аркебуза! Дым, вой! А дым рассеялся — и нет его. Ну, думаю, попал так попал, а нет так нет, взяла его моя пуля, так, значит, взяла, а отскочила от него, так, значит, отскочила, тут уже какая у меня судьба. Сижу, не встаю, ну разве что аркебуз отложил — все равно ведь у меня такой второй пули нет. Сижу. Всю ночь сидел. А начало светать, я встал, вижу — вот его следы ко мне, а вот от меня. И по тем следам, что от меня, еще и капли крови. Э, думаю, значит, попал, значит, взяла его моя, Анелькой заготовленная, пуля. Хорошо! Пошел я по тем следам, по той крови. И что вы думаете? Под вечер вышел я к Кавалочкам. Это от моих Купинок будет верст девяносто. Вот он куда меня завел и ни на одну просеку ни разу не вывел. Ну волколак! И уже там, в Кавалочках, на самой околице, его следы оборвались — волколачьи следы. Дальше пошли простые, человечьи. Они потом с другими перепутались. Там ты найди его, в Кавалочках! Да я и не искал. Я только тамошнему войту о нем рассказал, он обещал сам найти. Но это, он сказал, будет после. А пока что дал он мне коня, дал провожатых, и вот я приехал сюда, вот я здесь. И это вся моя история.