Сергей Булыга - Чужая корона

Ходил я долго, до полудня, и никакого интересного зверя не встретил. Да и Мурзик никого не чуял. То есть он был натаскан так, что на всякую дробязь, иначе на мелочь, внимания не обращал.

Потом он вдруг забеспокоился, забегал то ко мне, то от меня. Значит, показывал след. Был он очень возбужден, даже, скорее, напуган. Я пошел за ним и там вижу… Вот такие вот, будто гусиные, следы, только раз в пять больше, четыре пальца вперед, один назад, и когти на них острые. Га, думаю, да это же Цмок! Только для Цмока маловатый след. Может, думаю, это просто гаденыш? Знающие люди говорили, что Цмоков в пуще много: есть главный гад, а есть его подручные, те, которые помельче. Тот гад, который пана Бугайчика сожрал, он был трехголовый, главный среди них, вот, думаю, это на него мой отец и запретил охотиться. А гаденыш, я тогда думаю, это не то, на него можно посмотреть. А там, глядишь, и испытать свою ловкость. Повторяю, было мне тогда всего двенадцать лет, соображений еще никаких, вот я Мурзику свистнул, и пошли мы по следу.

Я думал, что мы быстро его найдем, след был хороший, совсем свежий. Но все получилось иначе. Мы шли, шли, шли, но никак не могли дойти. Несколько раз я порскал Мурзика по следу, Мурзик послушно убегал, потом возвращался и смущенно поглядывал на меня. Это меня вводило в еще больший азарт, я давно уже снял с плеча аркебуз, зарядил его и нес перед собой наперевес. Ну что сказать? Дурной я был тогда. Шел, шел…

А после вижу: эге, а куда я это зашел? Я таких мест не знаю! А вокруг уже темнеет. Ат, думаю, гори он гаром, этот след, тем более что он все шире, глубже, длиннее становится, как будто этот Цмок с каждым шагом растет. Нет, думаю, пора домой!

Свистнул я Мурзика, пошли мы обратно…

Нет, только, может, с десяток шагов и прошли, а я думаю: нет, все равно уже совсем почти темно, никуда я уже сегодня не дойду, надо прямо здесь к ночлегу готовиться. Расчистил я место посуше, развел костер, сижу возле него и думаю: обманул меня Цмок, заманил в самую-самую чащу, сейчас ночи дождется и сожрет меня. А после думаю: э, нет! Я, думаю, здесь, на земле, спать не буду, я на дерево залезу, там переночую. И Мурзика, думаю, с собой заберу.

Подумав так, посмотрел я на Мурзика. Он лежит такой спокойный, тихий. Значит, думаю, ни Цмока, ни какого-нибудь другого лихого зверя рядом нет, иначе бы Мурзик их сразу почуял. У Мурзика был нюх — ого!..

Вдруг вижу: Мурзик пасть разинул, уши прижал, шерсть на загривке вздыбил… И как заскулит! Я обернулся…

О! Было уже совсем темно, уже совсем ночь…

А оттуда, куда смотрел Мурзик, выходит ко мне из пущи человек! Человек как человек, одет по-нашему, по-пански, у него тоже аркебуз и тоже сабля, шапка лихо набекрень заломлена, усы длинные, пушистые…

И говорит тот человек:

— С добром ли ты, паныч, здесь сидишь?

— С добром, — я говорю. — А ты с чем пожаловал?

— Тоже с добром, — он говорит. — Позволишь ли присесть?

— Позволю, — говорю, а сам про себя думаю: «Да чтоб ты сдох!» — есть такая примета.

Он сел, свой аркебуз рядом положил. Аркебуз, вижу, у него заряжен. Мой, правда, тоже. Мурзик молчит, уши прижал и как будто не дышит. Этот незнакомый пан говорит:

— Ты, паныч, я вижу, заблудился.

— Нет, — отвечаю я. — Мне здешние места добро знакомы.

Он на такие мои слова только головой покрутил. Ат, думаю, была не была! Если он чего недоброго задумал, так чего тут тянуть! И говорю:

— Да, мне здесь все знакомо. Здесь кругом моя земля и моя пуща. А ты кто такой? Как тебя, пан, зовут?

— Э! — говорит тот пан. — Зачем тебе это? Зови меня просто: пан. Вот и все.

— Просто пан, — я говорю, — так не годится.

Он тогда и говорит:

— Ну ладно. Если ты такой въедливый, так знай: зовут меня пан Цмок!

Сказал он так, прищурился да ухмыльнулся. Ему смешно! А меня всего заколотило! Ох, я тогда страху набрался! Долго молчал! Потом с духом собрался, говорю:

— Ты, пан, брешешь все это! Разве я не знаю, какой из себя Цмок, когда он в человека обращается? У него тогда глаз только нижним веком, по-змеиному, закрывается. А у тебя, пан, глаз обыкновенный, как у всех.

Цмок на это засмеялся — а я буду для простоты рассказа называть его Цмоком, — засмеялся он и так говорит:

— Дурень ты, паныч, дурень! Ну ты сам подумай: если я могу из гада в человека превратиться, то что мне стоит уже такую мелочь, как змеиное веко, исправить? Что, разве не так?! — и подмигнул мне…

По-змеиному!

А так посмотришь на него — обыкновенный человек. Я сижу, не знаю, что и думать. Цмоку это понравилось, он говорит:

— Молчишь. Вот это правильно. Я не люблю, когда много болтают. Я вообще люблю, когда тихо. Вот, твой отец, князь Сымон, на меня охоту запретил. Мне это тоже понравилось. А то понаезжает ваша братия, все пьяные, крикливые. Ох, не люблю!

Тут он замолчал. Долго молчал, потом спрашивает:

— Тебя звать Юрием?

Я головой мотнул — да, Юрием. Он тогда:

— А еще у вас есть Михал?

Да, я киваю, есть еще и Михал. Цмок усмехнулся и опять молчит. Вдруг опять говорит:

— Вот захочу, сожру тебя. А захочу, не сожру.

Сказал — и смотрит на меня. Я опять ничего не сказал. Он засмеялся — тихо, с присвистом. Ну, точно змей! Потом такое говорит:

— Не люди вы, а мухи. Что хлопы, что паны, все мухи. И еще дурные, ничего не понимаете. Вот так и ты сейчас. Думаешь, я тебя пожалел, потому и не жру. Нет, не жалею я тебя. Я просто чую: ты мне еще пригодишься, пан Юрий! А ты это чуешь?

— Нет, — говорю, — не чую.

А сам себе думаю: мне теперь все равно, я уже ничего не боюсь!

Он засмеялся, говорит:

— Вот это хорошо. А плохо то, что нет с тобой коня. Но ничего, я и собачкой не побрезгую.

Встал, вскинул аркебуз на плечо, кликнул:

— Мурзик, ко мне!

Мурзик вскочил и к нему подбежал. Стоит, смотрит на меня, весь дрожит. Цмок ему:

— Мурзик, за мной!

Пошли они. Темно кругом, я у костра сижу, они уходят. Ат, думаю, да пропадай оно все пропадом, я ничего не боюсь! Хватаю я свой аркебуз, беру прицел, кричу:

— Цмок! Ты куда? Кто позволил?!

Он обернулся, глянул на меня и засмеялся. А, думаю, ты так! Ну, я и выстрелил! Гром, дым! Как огнем полоснуло! Я зашатался и упал…

Очнулся я, смотрю, уже совсем светло. День ясный, пуща, дрыгва. Но ни Цмока, ни Мурзика — нет никого. И костер уже весь давно догорел, и уголья остыли. Я вскочил, туда-сюда побегал — вот, вижу, их следы: вот его в сапогах, а вот Мурзика. Я по следам побежал. Бежал-бежал, бежал-бежал…

Вижу — а вот наш маёнток. А следов уже нет.

Я домой пришел, было уже под вечер, Михал мне говорит:

— Ты где это целый день пропадал?

А что я ему отвечу? Я же ничего не понимаю. Какой целый день, когда их было целых два? И еще такая ночь, что лучше и не вспоминать! Вот я и промолчал, только сказал, что я это так просто ходил, думал кого подстрелить.