Марк Лоуренс - Император Терний

— Разве?

Грудь пронзила острая боль. Я снова обернулся, и пламя Гога погасло, а моя рука обессилела.

Отец стоял в плаще из волчьей шкуры, в железной короне, седой, зима была в его глазах.

— Ты не умер. — Слова прозвучали тихо, без малейших эмоций. — Ты не призрак.

— Правда?

— Конечно! — Под латным нагрудником сочилась кровь из старой раны, от нее намокла рубашка и шерстяная одежда, горячие струйки стекали по животу. — Высокий Замок не будет принадлежать болотным мертвякам. — Я помотал головой. — И твои люди слишком напуганы, чтобы перерезать тебе глотку.

Я заморгал. Он стоял там, воду рябило вокруг его высоких сапог, во плоти и преисполненный злобы, не то что какой-то серый призрак.

— Через час ты станешь отцом, Йорг.

Он посмотрел на свои руки, вытянул их вперед на уровне пояса, поворачивая ладонями то внутрь, то наружу.

— Не надо… — Пальцы вновь ухватили рукоять Гога. — Откуда ты знаешь?

— Призраки знают то, что они знают. — Он уставился в туман.

— Ты не мертв. — Это было невозможно. Он не мог умереть. Этот старик, да еще без моего участия… — Как…

— Не тот сын погиб, Иорг. — Отец обладал несравненным талантом заставлять собеседника замолчать, не повышая голос. — Это Уильяма следовало снять с терний. У него была моя сила. Ты оставался маменькиным сынком. Даже Дегран лучше тебя. Даже он.

— Кто тебя убил? — Я заставил это звучать как приказ.

— Кто? — Те глаза снова нашли меня. Я когда-то думал, что они холодные — не то слово.

Воды поднимались вокруг нас, кружась, огибая деревья. По колено, до бедер.

Силы покидали меня с каждым ударом сердца, конечности заледенели, теплой была лишь кровь из старой раны, нанесенной отцом, той, что никогда не заживет.

— Ты скоро станешь отцом, Йорг. Эта твоя малютка-жена с юга вытолкнет из себя сына. В слизи и крови, кричащего. Прямо как моя. Человек папессы не добился успеха. Я сказал ей, что надо послать троих, минимум двоих, но глупая сука послала лишь одного. Сказала, что это лучший. Я надеялся на многое, но напрасно.

— Ты знал?

Вода была мне уже по грудь. Без ее поддержки я, наверное, не устоял бы. Когда она коснулась раны, холод заструился внутри, словно черная жидкость заполнила меня, как пустой бурдюк.

— Хорошо, что ты не увидишь своего мальчишку, — сказал мой отец. — Ты слишком слаб, чтобы вырастить сына.

Вода уже подняла его плащ, но он не обращал внимания. Он смотрел на меня с тенью улыбки на лице, такой же холодной, как его взгляд.

Вода плескалась у моей шеи, зубы стучали, волосы плавали вокруг, влекомые течением. Тяжесть доспехов, меча в онемевшей руке, жидкая грязь — все тянуло меня вниз.

Я подумал о своем ребенке, о Миане, у которой на животе выжжена белая ладонь, и во мне загорелась, несмотря на холод, искра гнева.

— Это я должен был убить тебя, — проворчал я, прежде чем вода сомкнула уста и поглотила меня.

Я смотрел на далекую поверхность сквозь темные водоросли из собственных спутанных волос. Высоко надо мной, невозможно высоко рябь шла по поверхности, преломляющей солнечный свет и посылающей слабые отблески в ледяные глубины. Надо мной повисла рука, вялая, тянущаяся к небу. Моя рука. Тусклый зеленоватый свет рябью проходил по моим пальцам.

Я смотрел. Смотрел на далекое солнце. До него вполне мог быть миллион миль. Лундист сказал, что миллион. Больше миллиона. Воды держали меня. Я обмяк и смотрел, пока не оказалось, что я могу видеть лишь этот мерцающий островок зеленоватого света, он стал моим миром.

Тени расползались. Зеленые. Хоть вода и держала меня, грудь болела от нехватки воздуха, а сердце бешено колотилось, казалось, что я смотрю сквозь воду не на небо, а на комнату в гостинице сквозь бледно-зеленое аттарское стекло. На комнату, где в очаге горел огонь, где лежала Миана, а рядом с ней присела на корточки Катрин.

Я видел, как за ними пришла нежить, как дверь рассыпалась в щепки. Оно вошло, медленно, размеренно, все — сплошные кости, окруженные мертвым невидимым пространством. Существо оставило нам ловушку в Пустом Лесу и ждало, когда мы уйдем. Пока мы тут тонули, нежить проникла в Готтеринг.

Гвардейцы тут же примчались — по ее следам. Каким-то образом я понял, что нежить — женского пола. Они задыхались, возможно, тонули вместе с собственными призраками, удушаемые потерянными возлюбленными, суровыми родителями — пестрыми обрывками своего прошлого, преследующего их. Мы все несем в себе семена саморазрушения, все тащим за собой свою историю, точно ржавые цепи.

Катрин встала, чтобы встретить нежить.

— Тебе нельзя было приходить.

Каким-то образом ее голос донесся до меня, проник в мой умирающий мозг, сквозь биение сердца.

Нежить наступала, я видел лишь ее руки, белые, как кость, похожие на корни. Перед глазами все запульсировало. Я сделал вдох, которого отчаянно требовало мое тело.

— Ты многого не знаешь, мертвая.

Катрин встала перед ней, ее приглушенно-красное дорожное платье развевалось. Даже умирая, я видел ее красоту. Без вожделения — просто как великолепие витража или игру света и тени в горах. Видел я и ее страх, и силу, которая его сдерживала.

Эти руки тянулись к ней, быстро, но постепенно начали замедляться, словно встретив невидимое сопротивление.

— Ты не можешь быть уж очень старой, мертвая, — сказала она. — Это написано в древнейших книгах. Сон и смерть — брат и сестра. Бард знал это. Какие сновидения приходят в смертном сне? И, поверь мне, мертвая, я разбираюсь в снах.

Нежить взвыла и подняла вокруг Катрин серый вихрь. Юбки взвились. У ног Катрин Миана корчилась и стонала. В вихре двигались тени.

— Довольно, — резко сказала Катрин. — Это же призраки? Так вот, сновидения населены призраками — практически только ими. Призраки созданы из снов, мертвых, утраченных, дурных, снов, что ходят кругами и вырезают свои следы на поверхности мира и не уходят просто так.

Рука Катрин, дрожа, протянулась и поймала что-то в вихре, ухватила за горло. Для меня это был Орскар из монастыря, Солнышко у столба Плохих Псов, Лейша, ждущая, что я ее спасу, побитый кузнецом мальчик из Альбасита. Нельзя спасти их всех, так зачем спасать кого-то? Она душила это нечто, пальцы побелели от напряжения. Наконец показалось лицо отца, черное от крови. А потом раз — и исчезло, дым — и больше ничего.

Катрин сделала один быстрый шаг вперед, и нежить дрогнула. Она обратилась в бегство. Но Катрин поймала ее. Поймала ее белую костяную руку. Она держала нежить, напрягаясь от усилия, вены становились все темнее, но отпускать ее она не собиралась.

— Не надо было тебе приходить.

И я прорвал поверхность. Блюя и задыхаясь, я сел, воды вокруг меня было примерно полметра. Не больше. Я с наслаждением втянул воздух и раздвинул темную завесу волос. Вокруг меня на опушке Пустого Леса сидели братья, отплевываясь и отдуваясь, все багровые.