Карина Дёмина - Серые земли

— От нас еще никто не уходил.

— Вы не понимаете! — Гавриил сдавил шляпку гвоздя, который сидел прочно и явно не желал сдаваться. — Он ведь… он тут не просто так появился! Город — не лучшее место… для волкодлака тут шумно очень! Знаете, какой у них слух? Они зимою мышкуют… молодые особенно, которым все одно, кого гонять… так вот, он способный мышь под тремя аршинами снега услышать… и учуять… а тут у вас грохот. Кони. Повозки. Люди. И воняет — страсть! Для волкодлака в Познаньске жить — это мука смертная!

Евстафий Елисеевич склонил голову набок, разглядывая нежданного гостя с новым интересом. Ишь как распереживался… покраснел ажно… и стул ковыряет, благо, стул энтот крепкий, не одного посетителя вынес, и этого, глядишь, переживет.

Одно любопытно: откудова мальцу про волкодлачьи повадки столько известно.

— Он сюда не сам попал! И если его не отпустят, то… на будущую луну он устроит такую охоту, о которой долго говорить станут. — Гавриил вытащил‑таки гвоздик и, повертев в пальцах, положил на стол. — Извините.

— Ничего. Ты продолжай, продолжай. Значится, надобно из приезжих искать?

Гавриил кивнул, уточнив.

— Или из тех, кто в городе редко объявляется.

— И думаешь, не сам он…

— Он не гнал ее… последнюю, которая в парке… быстро убил… а если матерый, то не отказал бы себе в удовольствии поохотиться. Они любят играть. Чем старше, тем дольше игра… порой позволяют вовсе уйти. На милю или на две. И когда уже дом виден, тогда и убивают… это молодые нетерпеливые. Но молодой ни за что не ушел бы от тела. Да и выл бы иначе.

— Интересно. Значит, матерый, но не играл.

Гавриил кивнул.

— Я знаю, где он живет… правда, они все не подходят, или наоборот, подходят. Но я точно знаю. Волкодлак живет в пансионате!

— Чудесно, — Евстафий Елисеевич сцепил руки под подбородками. — А нумер не назовете?

— Нет.

Гость его, похоже, совсем уж поник.

— Я там живу…

Евстафий Елисеевич мысленно застонал: он‑то уж понадеялся, что сей человек все же из редкого числа здравомыслящих, уж больно складно говорил он о волкодлачьих привычках. Ан нет… ошибся.

— И соседи кажутся вам подозрительными? — осведомился познаньский воевода, а гость, обрадованный, что его поняли, закивал.

— Понимаете… пан Зусек, он очень тощий и приехал недавно с женой.

— Красивой?

— Очень!

Паренек вновь вспыхнул.

Что ж, чужая красивая жена — веский повод для подозрений.

— Он книгу написал…

— Экий гад, — Евстафиий Елисеевич подался вперед, налегая животом на стол. — Я вот тоже людям, которые книги пишут, не доверяю.

— Отчего?

— Так, как знать, чего они там напишут.

Гавриил подумал и согласился, что сие — аргумент.

— Вот! Я бы их сразу на каторгу… всяк пользы больше было бы. И лес сберегли б.

— Вы… издеваетесь?

— Нет, как можно? Я свидетеля оправшиваю… значит, этот пан Зусек вам подозрителен.

Гавриил кивнул. И вот как вышло так? Ведь сказал‑то чистую правду, а прозвучала, как больная фантазия.

— Кто еще вам подозрителен?

— Панна Гурова. У нее шпицы. Померанские. Шесть штук. Такие… очень подозрительные… волкодлаков‑то псы боятся, а эти — нет. Смотрели на меня своими глазенками… будто стеклянными…

Гавриил подавил вздох. Вновь все звучало на редкость безумно.

— Еще панна Акулина… она прежде в операх выступала. И кричит громко… снасильничать меня хотела.

— Но вы не дались? — уточнил познаньский воевода, с трудом скрывая улыбку.

— Не дался.

— Правильно. Если каждой бабе давать себя снасильничать, то что это будет? Полный беспредел.

— Вы все‑таки издеваетесь.

— Разве что самую малость.

Гавриил насупился.

Он привык, что к нему не относились серьезно, полагая, что он или молод, или слаб, но все одно было обидно. Он же не просто так два часа в управлении провел, дожидаясь, когда степенная дама покинет приемную. Он желал быть выслушанным… услышанным.

Евстафий Елисеевич слушал превнимательно, но легче от того не становилось.

— Еще там есть пан Жигимонт. Занятуйчик. Он прежде палачом был королевским, а теперь вот в отставке… и кружево плетет.

Он замолчав, воззрившись на воеводу светлыми печальными очами.

— И придумывает, как и кого казнить надобно.

— Профессиональная деформация.

Гавриил пощупал шею. Может, конечно, оно и так, и безобиден пан Жигимонт, да только мало приятности в том, что рано утречком тебя извещают, что с превеликим удовольствием четвертовали б… а еще и рассказывают, как именно четвертовать бы стали, подробно так, со знанием дела.

У Гавриила, может, от этого рассказу аппетит пропал.

У него, может, воображение живое.

— Итак, — Евстафий Елисеевич руки расцепил и оперся на стол. — Давайте подытожим. Вы поселились в пансионе, где обретают весьма подозрительные личности. Так?

— Так, — согласился Гавриил.

— Один пан пишет книги и имеет красивую жену. Другой вяжет кружево…

— И людей казнит. То есть казнил. А теперь думает, как бы казнил, — Гавриил несколько запутался, но Евстафий Елисеевич махнул рукой, дескать, это не столь уж важно, казнил, казнит или казнил бы, ежели б ему волю дали.

— Хорошо… еще одна панна шпицев разводит, другая — насильничать пытается… обвинение выдвигать будете?

Представив реакцию панны Акулины на обвинение и то, что последует, Гавриил отчаянно замотал головой: нет уж, он с людьми не воюет.

Ему бы волкодлака поймать.

— Хорошо. Все ж таки шуму наделали бы… но поймите, Гавриил, — Евстафий Елисеевич поднялся. Он двигался неспешно, однако эта неспешность могла бы обмануть лишь человека несведущего, Гавриил же, исподволь наблюдая за каждым движением познаньского воеводы, отмечая и плавность их, и точность. — Все люди в той или иной степени странны… кто‑то вот жуков мертвых собирает… кто‑то карточки с… всякие карточки. Крючком вот вяжет… и я всецело понимаю ваши опасения, а также желание избавиться от этаких соседей.

Уголок рта Евстафия Елисеевича дернулся. Вспомнилась и казенная квартирка, насквозь пропахшая солеными огурцами, и сосед, имевший престранную привычку расставлять ботинки вдоль стены, при том, что ботинки он брал и свои, и Евстафия Елисеевича, путая меж собой, порой связывая шнурками. Сосед утверждал, что это — верный способ защититься от злой волшбы. И не помогали ни уверения, что казенная квартира и без того зачарована на славу, ни уговоры, ни просьбы… к концу года Евстафий Елисеевич соседа возненавидел, не зная, что тому жить осталось недолго…

…а сменил его любитель декламаций. И ладно бы что приличное декламировал, так нет же… уголовный кодекс…

— Многие люди желают избавиться от своих соседей, — вполне искренне произнес Евстафий Елисеевич, втайне радуясь, что в новой своей жизни он избавлен от необходимости сосуществовать с неудобными людьми. — Но это не значит, что человек, который вам не нравится, в чем‑то повинен… что он одержимый… аль волкодлак… или еще кто.