Андрей Столяров - Альбом идиота

— Значит, в полночь, когда восстановится связь времен, Ойкумена погибнет? — спросил он.

Вместо ответа Экогаль выругался во весь голос.

— Назад!

А из дыры в потолке радостно завизжали:

— Ко мне!.. Ко мне!.. Скорее, господин начальник стражи!.. Я первый их обнаружил!..

Они побежали по лестнице. Ступени содрогались, и зигзагообразная трещина вдоль стены увеличивалась прямо на глазах. В квартире уже громко топали. Сыпалась штукатурка. Пустая коробка дома вдруг загудела от воплей. Экогаль, съехав животом по краю площадки, повис на руках. — Прыгайте, сударь! — и ухнул в пропасть. Отломился кусочек бетонной плиты. Игнациус разжал пальцы — ударила твердая земля, кривовато швырнуло, боль в правом колене пронзила до крупных слез. Из подворотни, бросая тени на гладкий снег, бежали какие-то люди в распахнутых черных дубленках. Он захромал в сторону, нога у него совсем не сгибалась. Накатило пронзительное отчаяние. Экогаль, прижатый к стене, яростно отмахивался стилетом. Несколько человек суматошно дергались вокруг него — угрожая, но не решаясь приблизиться.

Появившийся Стас нехотя разгибался после прыжка.

— Ну, привет, — обыденным голосом сказал он. И поправил сбившийся рыжий малахай с большими ушами. — Верни кольцо, и можешь идти домой, я тебя отпускаю…

Он нисколько не волновался. Дело было совсем пустяковое. За спиной его, разминая кисти, ухмылялись довольные Кенк и Пенк. Почему-то они слегка закатывали глаза. Игнациус машинально прижал карман. Не хватало воздуха. Слезы текли по морозным щекам и болезненная слабая пустота распирала сердце. Надо было отдать кольцо, все равно изобьют и отнимут. Стас был сильнее его, наверное, раз в десять. Он и сам не понимал, почему мотнул головой:

— Нет…

— Я же из тебя котлету сделаю, — пообещал Стас и лениво ударил.

Игнациус, будто во сне, увидел, как медленно выпрямляется его страшная жесткая натренированная рука и приближается мозолистым ребром своим, чтобы, разрубив горло, наполнить все жилы парализующей болью. Он посторонился, и ладонь пролетела мимо, врезавшись в стенку.

— А-а-а!.. У-у-у!.. — завыл Стас, крутясь на месте. — Ну, теперь я тебя изувечу!..

Двигался он удивительно медленно — по сантиметру, как на рапиде. Можно было закурить, пока он кидался. Игнациус отступил опять и воющее, изломанное в прыжке тело бревном шмякнулось о кирпич.

— Отлично! — крикнул Экогаль.

Свора, треплющая его, отпрянула, а один заскулил, как дворняга, и сел на корточки, баюча распластанный мокрый рукав.

— Пробивайтесь на Галерею, сударь!..

Скучно дымились подвалы. Малиновые сполохи перекатывались по истоптанному снегу. Сияла сумасшедшая шальная луна. Я еще жив, удивляясь, подумал Игнациус. Удивляться было особенно некогда. Кенк и Пенк, враз отбросив ухмылки, деловито ринулись на него. Они были натренированы, вероятно, не хуже, чем Стас, но двигались почему-то еще медленнее его. Игнациус мог рассмотреть в отдельности каждый крохотный жест: вот сгибается локоть, морщиня рукав, вот, закрючиваясь, сводятся воедино пальцы, вот откинутая рука заносится для удара, а бойцовая тяжесть тела перемещается на ступню. Он толкнул Пенка в плечо и Кенк рухнул, как подкошенный — заелозил по снегу разомкнутыми клешнями. А Игнациус, уже смелее, уклонился от Пенка, который с остервенелым лицом погружал кулаки — в место, где он только что находился, и, не думая ни секунды, по-женски толкнул и его, и Пенк тоже рухнул — рассыпавшись, как поленница. Отлетел, будто пробка, тяжелый рифленый кастет. Зазвенела какая-то мелочь из вывернутых карманов. Царапнул сзади когтями пришедший в себя Стас, но Игнациус лягнул наугад, и отброшенный Стас согнулся в три погибели. — О-о-о!.. — Двое из окружения Экогаля обернулись, в руках у них были ножи. Первый сразу же получил в челюсть — изумленно попятился и пятился до тех пор, пока не споткнулся о торчащую железяку. А финка второго, сверкнув дугой, порхнула назад и сам он устремился по воздуху вслед за нею. Еще двое чернели на снегу в неестественных раздавленных позах, а Экогаль возил за шиворот третьего, дико ругаясь и осыпая его увесистыми тумаками.

— Пощадите, пощадите, милорд… — стонал избиваемый.

Из подворотни на помощь ему торопились, повизгивая, человек пятнадцать — все в хитиновых панцирях, вытаскивая на бегу шпаги.

— Мы что, в Ойкумене? — задыхаясь и дрожа, спросил Игнациус.

— Давно уже…

Хорошим пинком Экогаль опрокинул лазутчика. — Живи, гусеница!.. — а затем, мгновенно оценив обстановку, вышиб заколоченные створки у себя за спиной. Они скатились куда-то под лестницу. Игнациус с размаху шандарахнулся лбом о поперечный брус — только искры посыпались.

Герцог ломал замок на жестяной крышке подвала.

— Скроемся под землей, в древних лабиринтах, — сказал он. — Нам бы добраться до Галереи, есть еще верные люди. Еще заполыхает — с четырех сторон, — стальная дужка не поддавалась. — Это перстень Мариколя оберегает вас, сударь, а я думал — легенды…

— Потому и хотели его отобрать?

Экогаль лишь подвернул напряженные злые губы, вытаскивая замок вместе с гвоздями.

Брякнули отодвигаемые засовы. Из подвала повалил густой серый дым. На улице уже орали: — Куда они делись?!. Струсил!.. Повешу, сволочь!.. — Вероятно, Стас приводил свое воинство в порядок. Раздумывать было некогда. Игнациус набрал воздуха и нырнул прямо в черную зловещую квадратную яму. Гудела голова, и колено разламывалось при каждом шаге. Плотный дым выедал глаза. Ничего не было видно в душной и жаркой темноте. — Сюда, сюда, — приглушенно звал герцог. Непонятно откуда. Игнациус брел, как слепой, ощупывая горячие влажные трубы. Поворачивал в какие-то узкие закутки, спотыкался о ящики, разбросанные вдоль прохода. Всякое направление он уже потерял. — Где вы, милорд? — Ответа не было. Тонко пищала вода и перекликались комариные голоса — глубоко в перепутанных клетях. Немного посветлело. Выступили из мрака углы. Он вскарабкался по невысоким ступеням и с наслаждением вдохнул полной грудью. Сердце у него бешено колотилось. Кажется, выбрался. Но где милорд Экогаль? Милорда Экогаля не было. Вероятно, не было и Стаса с его панцирными насекомыми. Плоский солнечный луч, переливая в себе остатки дыма, рассекал парадную. Упирался в почтовые ящики, в которых белели газеты. Задерживаться здесь, конечно, было нельзя. Игнациус толкнул дверь и вдруг пошатнулся, неожиданно оглушенный снежным холодным блистающим великолепием.

— Сколько времени?

— Без пяти.

— Без пяти — чего?

— Три.

— А день?

— Не понял…

— Какой сегодня день?

— Воскресенье…

— А число?

— Двенадцатое… двенадцатое января. Извините, пожалуйста, я тороплюсь…