Андрэ Нортон - Бархатные тени

– Дурные новости? – быстро спросила миссис Дивз. Она явно готовилась выразить сочувствие, но я не могла представить, чтобы Ален Соваж захотел этого, какие бы удары не нанесла ему жизнь.

– Снова нелады на «Лошадиной подкове». Думаю, что я напрасно послал разбираться Паркинсона: он просто не умеет как следует работать с людьми. Пришло время сменить его там, но это означает новую поездку в Вирджиния-Сити. Я должен ехать как можно скорее.

– Итак, – заметила Викторина после его отъезда, – он не отослал нас обратно в деревню. Здесь есть что сделать, что повидать…

– Но вы же ничего не хотели делать! – Я была более встревожена переменой обстоятельств, чем осмеливалась высказать. Снова вся ответственность была на мне, и если Викторина только и дожидалась, чтобы Ален уехал… что я могла сделать?

– Это потому, что Ален все время говорил о docteur и что я не должна переутомляться, пока ему не покажусь. Теперь здесь больше нет Алена, никто не качает головой и не говорит, что мне следует вести себя осторожно. Я не больна, я ему так и говорила – и всем вам тоже, – но он никогда не слушал. И тогда, и раньше у меня была простая мигрень и немного кружилась голова. Теперь я не чувствую ничего подобного, и мы будем делать, что захотим, но уже без мрачной мины Алена. – Углы ее рта опустились, словно она передразнивала брата.

Однако она не собиралась начинать незамедлительно, за что я была благодарна, Напротив, она удалилась в спальню, сказав, что сейчас должна отдохнуть.

Мы уже получили визитки от тех, кто побывал на балу, но были избавлены от тягот обязательных визитов болезнью Викторины и еще тем, что мы приехали в город исключительно чтобы повидаться с врачом.

Я подумала, что миссис Дивз будет тяготиться нашей изоляцией и отсутствием Алена. Теперь она могла возобновить связи с прежними друзьями, и мне придется одной опекать Викторину.

До сих пор девушка была достаточно свободна, но беспокойная живость, которую она снова выказала утром, бродя от окна к окну, меня обескуражила.

Миссис Дивз удалилась с грудой записок, на которые она, по ее словам, должна была ответить незамедлительно.

На меня тоже подействовало беспокойство Викторины, и я не могла усидеть ни с книгой, ни с шитьем. Викторина с самого начала нашего знакомства ясно показала, что ее единственное чтение составляют модные журналы. Если она и открывала книгу, то лишь из любопытства: чтобы посмотреть что такого привлекательного находят в ней другие.

Хотя у нее были ловкие пальцы и она умела делать разные забавные пустячки вроде чепчиков, жабо и тому подобного из обрезков кружев, лент и искусственных цветов, но и на этом не могла сосредоточиться надолго. Она отбрасывала рукоделие незаконченным, потеряв к нему всякий интерес, предоставляя Амели делать последние стежки.

Сейчас же она хлопнула в ладоши, как делала всегда, призывая горничную – жест, который, по-моему, неприятно напоминал обычаи рабства. Правда, ни госпожа, ни служанка, похоже, не считали его оскорбительным.

– Амели! Принеси мне карты! – приказала она таким резким тоном, какого я никогда не слышала у нее в обращении с горничной.

Амели же, вопреки своему обычаю мгновенно подчиняться, двинулась не сразу. Я видела, как шевельнулись ее губы, будто она хотела что-то сказать. Потом она вопросительно глянула в мою сторону.

– Ты что, не слышала? – Нетерпение Викторины росло. Похоже, она отвергала некий немой протест служанки. Ее пальцы метнулись к горлу, отчасти приоткрыв под кружевом сорочки змеиное ожерелье. – Принеси сейчас же карты!

Амели вышла с явной неохотой, а Викторина выбрала один из маленьких столиков и быстро освободила его от вазы с розами, серебряного подноса с визитками и полупустой коробки конфет. В довершение она сдернула пурпурную плюшевую скатерть, обнажив полированную столешницу.

Пинком отшвырнув скомканную скатерть, она двумя толчками подвинула столик к своему креслу. Вернулась Амели с черным ларчиком в руках, но не сразу передала его хозяйке. Напротив, она стояла у стола, прижимая свою ношу к груди, словно бы не желая уступать. Пристальный взгляд Викторины встретился со взглядом служанки. Медленно, очень медленно Амели поставила ларец. При этом стал ясно виден ее отвратительный браслет с пауком. Я гадала, зачем она носит это украшение, столь искусное, что я вздрагивала всякий раз, как его замечала.

– Ты можешь идти! – в голосе Викторины был лед.

Амели медленно удалилась. Если она задерживалась, надеясь, что настроение хозяйки изменится и та снова ее позовет, то она просчиталась.

Викторина не обращала на меня внимания. Она вела себя так, словно была в комнатке одна, двигалась быстро, как будто повторяла действия, многократно проделанные раньше. Она коснулась крышки ларчика, та откинулась, и Викторина извлекла колоду карт.

Это была не обычная колода вроде тех, какими играют в вист. В белых, прекрасно ухоженных руках Викторины они выглядели так, как если бы она зачерпнула из канавы пригоршню грязи. Насколько я могла разглядеть, их с обеих сторон покрывала именно застарелая грязь. Такими мерзкими картами могли бы играть на Варварском Берегу, но Викторине они явно не внушали отвращения.

Она трижды перетасовала карты перед тем, как разложить их на столе лицом вверх на какой-то запутанный манер, не принятый ни в одном известном мне пасьянсе. Некоторые карты укладывались крест-накрест. И пользовалась она не всей колодой, а только частью ее. Для нее это явно было серьезно, сосредоточенность ее достигла такой силы, какой она никогда раньше не выказывала.

Последние несколько карт легли рубашкой вверх. Эти она собрала одну за другой, рассмотрела и раскидала направо и налево. Я была так удивлена, что привстала, чтобы посмотреть через ее плечо.

На этих картах не было обычных мастей. Сердца, бриллианты, дубинки и шпаги [18] В русских картах соответственно: черви, бубны, трефы и пики. – ничего подобного. На них были нанесены совсем другие рисунки, но они были настолько покрыты грязью, что их трудно было рассмотреть, только на одной виднелась рука, сжимающая кинжал, а на другой – черная змея, обвившая жезл.

Викторина перевернула последнюю карту и присоединила ее к одной из кучек, потом нахмурилась и что-то забормотала на диалекте, которого я не понимала. С жестом то ли нетерпения, то ли ярости сгребла карты в кучку и швырнула их обратно в ларец.

Прежде, чем я успела о чем-то спросить, она отпихнула столик с такой силой, что он едва не упал, и встала. Только теперь она вспомнила, что не одна в комнате, и повернулась ко мне.

– Я очень устала, и пойду отдохнуть.

Ее отрывистый тон мало напоминал обычную растянутую речь и вид ее вовсе не свидетельствовал об усталости. Напротив, глаза блестели, тело напряглось. Однако она так плотно захлопнула за собой дверь, что я растерялась.