Александр Бреусенко-Кузнецов - Мёртвые душат

— Что верно, то верно. Сын предателя обычно — и сам предатель. Попробуй соскочи…

— Как запонка в ночи!

— Вот здорово, опять в рифму!

— Ой, я при жизни сочинил одну поэму. Посвятил её Императору. Сколько бы я ещё сочинил, если бы не превратился в эту жалкую кость!

— Это сколько лет минуло, как мы неживые?

В этот миг вождь, прислушивающийся к голосам, что-то понял. Одно ясно: голоса неживые. Значит, это кто-то из тех скелетов, которых дурак-некромант хотел завести в Костехранилище, но они там больше не поместились!

— Да, некромант-то дурак! Хоть и поднял нас, а дурак. Сам не знает, что делает.

— Ясно, что дурак: связался с сыном предателя. Видит в нём жизненных благ подателя.

— Нет, некроманты все и так дураки. Вот с ними и связываются предатели со своими сыновьями. Дураков обморочила некрософия. Сначала они ещё живы, но верят Смерти. Потом уже мертвы, но всё ещё верят Смерти.

— Ага: встать — или не встать? Достойно ль…

— Плясать под плетью воли некроманта?

— Служить ему, не ведая покоя…

— И свой позор посмертьем величать?

— Иль, слыша зов, не слушать, промолчать…

— Прикинуться немым, не отвечать…

— Хребет не выпрямлять, кривя душою…

— И в мирном сне по жизни не скучать?

— А ты как думаешь, ублюдок Ундикравна?

Ого!

Прямое обращение поразило вождя, как жертвенным ножом. Не прошло и минуты, как телохранители повскакивали с занятых ими мест на опустевших помостах и воззрились на своего мечущегося с топором хозяина. В ночи теперь раздавался хруст костей — это вождь Великого народа крушил поднятые своим придворным некромантом скелеты. Он работал, а голоса всё звучали. Он всех сокрушил, а они не унимались, и было ему невдомёк, откуда они исходят.

— А сын предателя пошёл крушить кумиры.

— Кумиры падают, добей же их в полёте!

— Они спасутся, если не добьёшь!

— Гляди, не обломай свою секиру!

Ну кто бы мог догадаться, что это говорили в сознании вождя две поднятые к посмертию волей некроманта костяные запонки!

Далеко за полночь прибыл вождь в свою резиденцию. По обыкновению последних недель, он попал в Глиняный дворец через туннель. Только вошёл он туда не собственными ногами. Его внесли телохранители, запеленатого в собственную рубаху, рукава которой были скручены за спиной и на всякий случай заколоты костяными запонками — изделиями весьма прочными (после вымачивания в каком-то специальном составе кость становится крепче стали). Всю дорогу Занз-Ундикравн буйствовал, перед этим же успел сокрушить своим топором всех поднятых Флютрю предков, которым не удалось поместиться в Костехранилище, да ещё отсечь самому верному из своих телохранителей — многострадальному Дрангу — не самую важную часть тела, но и не излишнюю — левую руку. Именно после того, как, разобравшись с костями предков, Врод Занз-Ундикравн двинулся на телохранителей, те смекнули, что пора его скрутить. Верный Дранг с этой идеей сразу не согласился, пытался возражать товарищам — за что и поплатился.

Уложив спеленатого вождя на его лежанку, телохранители послали за лекарем. Лекарь, принадлежавший к партии защитников памяти Штонга, какое-то время раздумывал, идти ли ему к больному, но потом рассудил, что всё равно вряд ли ему поможет, и явился. И точно: происходящее с вождём было выше разумения отшибинского лекаря — парня хоть и столичного, а всё же сельского.

Только тогда телохранители догадались послать за некромантом. Появившись в покоях вождя, Флютрю верно рассудил, что происшедшая с Занз-Ундикравном перемена — его буйство, его обращённость внутрь себя — как-то связана со вчерашним обрядом. На всякий случай он распорядился предать земле останки предков, порубленные вождём на площадке перед могильниками, но было ясно: дело не в них. На какое-то время Флютрю, сидя в покоях вождя и отдавая приказания беспрекословно повинующимся ему телохранителям, и себя вообразил вождём, но вовремя одумался. Ясно, что если безумие поглотит Занз-Ундикравна окончательно, то вождём станет какой-то новый карлик, а уж последний-то, несомненно, не только поменяет телохранителей, но и выгонит в шею некроманта.

На расспросы о случившемся безумец не отвечал. Он закрывал глаза и, казалось, слышал какие-то голоса, толкующие для него вопросы некроманта. Вождь злобствовал на эти голоса, именно на них у него чесались руки и тянулись к перевязи, на которой уже день как не было верного топора.

Все попытки развязать вождя заканчивались разбитыми носами у телохранителей, и его скручивали вновь, закалывая рукава надёжными запонками. Речи вождя были бессвязны. Когда же появлялась какая-то осмысленность речей, она мало что могла сказать Флютрю. Вождь говорил о чём-то, известном ему одному. Он неистовствовал по поводу каких-то двоих мерзавцев, которые комментировали каждое движение его души, рифмовали его мысли, потешались над ним и его покойным батюшкой, обзывали их предателями.

Так прошло три дня. К исходу третьего дня тема предательства что-то сказала некроманту. Он вспомнил историю запонок Занз-Ундикравна, доставшихся ему в наследство от отца. Эти запонки были выточены из ключиц двоих предателей; так говорили карлики. Кто и кого там предал на самом деле — выяснить уже вряд ли возможно, а вот сохранившаяся в запонках воля к мести, определённо, могла прорваться наружу. Разумеется, в особых условиях — в ответ на вызов некроманта, который, конечно же, был получен. Рикошетом от того массового обряда восстания костных останков, который с блеском провёл Флютрю.

Флютрю растолковал свою идею однорукому Дрангу, и тот, найдя для рукавов рубахи вождя новые скрепы, вытащил подозрительные запонки. Флютрю спрятал запонки в специальный магический футляр и унёс к себе в башню. По возвращении к вождю некроманту стало ясно, что тот идёт на поправку. Голоса, которые не давали своему пленнику ни спать, ни бодрствовать, постепенно пропали. Вождь имел дело только с эхом ранее услышанных слов. К концу пятого дня спасённого властителя решились окончательно развязать.

— Где мой топор? — возмущённо вскричал он, как только его развязали (постепенно, с необходимыми предосторожностями).

Прерванная жизнь налаживалась.

Посланника Смерти Чичеро ждали великие дела! И не дочке Умбриэля Цилиндрона с её живыми прелестями и некрофильными влечениями было его от них отвратить. Но, однако же, — вежливость прежде всего. Невежливо отказывать отцу, предлагающему тебе в жёны собственную дочь, если этот отец — Управитель Цанцкого воеводства. Невежливо даже долго раздумывать. Гораздо разумнее согласиться почти сразу, но — выхлопотать себе отсрочку. Ведь посланника и впрямь ждут дела великие и неотложные. Такое и любой Цилиндрон поймёт.