Александр Бреусенко-Кузнецов - Мёртвые душат

Карлики её восхитили; она им тоже понравилась; Чичеро же смотрел на всё, что они вытворяли, и тихо за них радовался. Иногда он фантазировал; в фантазиях тело Лулу Марципарины Бианки, экстатически сплетающееся воедино с тремя неутомимыми партнёрами, и само утраивалось, сообразно трём её именам: Лулу шаловливо играла с Лимном, Марципарина агрессивно обрушивалась на Зунга, Бианка сладостно подчинялась Дулдокравну.

Госпожа Кэнэкта также была посвящена в тайну состава тела Чичеро. Иногда она просила у подруги вожделенного Дулдокравна, и та — всегда в таких случаях — щедро делилась. Других карликов Кэнэкта никогда не просила; она не дерзала быть подобной своей подруге во всех отношениях.

Так в сладострастных утехах проходили дни и ночи. Невольников, постоянно живущих в замке Окс, Лулу Марципарина к своим отношениям с Чичеро почти не привлекала, настолько сильно её восхитили неутомимые карлики. Теперь, когда Марципарина Бианка знала о своём женихе неизвестное многим, — знала об его трагически изменённой, комбинированной телесности — её отношение к нему стало только более доверительным. Она пользовалась его карликами, как орудиями сладострастия, но к нему самому относилась иначе, видела в нём человека. Чичеро чувствовал эту перемену в невесте и удивлялся.

Лулу и сама осознавала происходящее в ней.

— Я чувствую к тебе уважение, гордость и любовь, — как-то раз с высокой точностью определила она владеющие ею новые силы. — Знаешь, за что я тебя уважаю? Я как-то посчитала, сколько тебе лет (а тебе — без четверти года сто двадцать!) и подумала, что ты удивительно молод, но уже имеешь бесценный опыт.

— Да, — уныло соглашался Чичеро, — я молод для мертвеца, ведь Смерть открывает возможность очень долгого посмертия. Правда, вынужден признать, что по сравнению с мертвецами, гораздо более старыми, чем я, мне не удалось так же хорошо сохраниться, — пожаловался Чичеро с горькой иронией.

— Ты прекрасно сохранился! — воскликнула Лулу. — Я говорю не о теле, а о тебе самом, о сокровенном в тебе. Ты не дрожал над сохранностью своего тела, ты смело боролся с врагом, и тем себя сохранил. Что же касается тела, то уж в одном ты можешь быть совершенно спокоен: твои карлики очень милы, они знают, как удовлетворить женщину.

Слушая о прекрасной сохранности сокровенного в себе, Чичеро вновь горько улыбался. В проблему кражи у него «призрачной шкатулки» с личной тенью (и во все последствия этой кражи) он не счёл нужным посвящать невесту. Не то — куда только и денется всё её уважение!

— А ещё я тобой горжусь, — продолжала Лулу Марципарина. — Я горжусь тем, что ты — совершенно особенный. Даже среди посланников Смерти (которые, наверное, все себя считают особенными). У тебя в опыте столько всего, ты это пережил — пережил что-то главное, основное — и выдержал…

Здесь Чичеро вновь оставалось горько усмехнуться. Лулу, по всей видимости, переполняла гордость за него, как за одного из немногих людей в мире, которым посчастливилось встретиться с двумя особыми существами, воплощающими целые мировые принципы — с Владыкой Смерти и Живым Императором. Посчастливилось, нечего сказать: один из них перестал отвечать Чичеро на его настойчивые медитативные призывы, другой — тот вообще его уничтожил.

— Но главное — я тебя люблю! — восклицала Лулу Марципарина Бианка. — А люблю я тебя теперь просто так. Не за то, что ты мне сделаешь так хорошо, что я на стену полезу (хотя карлики стараются), не за то, что я с тобой будто гуляю по древнему замку (хотя ты очень интересно рассказываешь, когда даёшь себе труд); нет! Я люблю тебя — сама не знаю за что!

Чичеро казалось, он её понимал. Лулу шла от своих фантазий к переживаемой реальности. На смену исходному, предварительному желанию (своего рода исследовательской похоти, направленной на опыт взаимодействия с его фантастическим мёртвым телом), пришла хвастливая любовь к столь же фантастической его «героической сути», а за ней — так и просто любовь.

Любовь к нему прекрасной молодой девушки стала для Чичеро опытом изумления. Это был значимый для посланника опыт, ради которого стоило приставить к жадному женскому телу всех своих карликов без остатка и до конца дней.

К сожалению, пребывание Чичеро в замке Окс не могло представлять собой один перманентный половой акт без перерывов на сон и приёмы пищи. Перерывы наступали, карлики останавливались, переводили дух, и посланник Смерти принимался рефлексировать над новым для себя образом жизни.

Рефлексия быстро убивала радость. Настроение Чичеро тут же омрачалось осознанием бесперспективности такого гедонистического существования, какое он здесь вёл. Бесперспективности — в плане возложенных на себя обязательств. Миссию, возложенную на Лимна, Зунга и Дулдокравна карличьим вождём Занз-Ундикравном, ему удавалось здесь выполнять столь же мало, как и в лишённом любовных радостей замке Глюм.

Унынию в часы отдыха от половой страсти способствовали и виды со стен и башен Окса, куда Чичеро взбирался полюбоваться окрестностями. Не то, чтобы из замка открывались некрасивые пейзажи, просто вокруг него постоянно шныряла Дикая охота великана Плюста, слишком хорошо выделяясь тёмно-красным окрасом гончих и аналогичной мастью коней на белом снегу.

Карлики, чья тайна в Оксе была раскрыта, больше не прятались, только один из них традиционно сидел в плаще Чичеро и представлял его точку зрения. Чаще всего внутри посланника теперь оказывался Зунг: с нынешним образом мысли Чичеро его роднил природный пессимизм.

Правда, Зунгу случалось и взбадриваться. Именно Зунг, который, правду сказать, вне Отшибины странствовал впервые лишь сейчас, беседуя от имени Чичеро с Марципариной, — закатывал глаза, нашёптывая ей о тех чудесных местах Западного Запорожья, которыми она интересовалась: о Призе, Циге, Кадуа, о стонской и кранглийской землях.

В отношениях Чичеро с тройкой карликов уже давно прошёл тот момент, когда их совокупные непосредственные впечатления оказывались сильнее, перевешивали взвешенные реакции посланника на увиденные диковины.

Как он поразился, впервые посетив Цанц! А ведь Цанц был, уж точно, ничуть не ярче Карамца, и во многом проигрывал столицам западных земель — тем же самым Призу, Цигу, Кадуа, ежегодно перестраиваемым по последнему слову мертвецкой моды.

Восторгаясь городом Цанцем, Чичеро следовал за состоянием карликов — домоседов, редко покидающих Дыбр и почти никогда — Серогорье. Начиная уже с Мнила, он понемногу вводил западную мерку, которой поверял увиденное. Мнил ему казался большим домом — в сравнении с замками стонской земли. Глюм и Окс, впрочем, держались вполне на уровне западных аналогов.