Светлана Крушина - Все пути ведут на Север

Вот я и в могиле, подумал Грэм. Я — мертвец, и неважно, что я еще дышу, мыслю и чувствую. Это все ненадолго.

Раньше ему приходилось слышать истории о том, как сходят с ума люди, оказавшиеся в одиночном заточении. Если это правда, поскорее бы это случилось с ним. Тишина, темнота и холод сами по себе были пыткой; скоро к ним присоединились голод и жажда. Ему приносили еду и воду, но в таком мизерном количестве, которого хватало только на то, чтобы поддержать в ослабевшем теле жизнь. Сначала Грэм решил было уморить себя голодом, но скоро понял, что эта смерть не по нему. Что бы там ни было, надо пройти весь путь до конца.

Впрочем, его заточение оказалось не совсем одиночным. Сперва он думал, что тихое попискивание и шорох ему мерещатся; но когда он ощутил во тьме чьи-то легкие, почти невесомые прикосновения, понял, что в подвале водятся крысы. Это открытие Грэма ничуть не испугало; подумаешь, крысы! Хотя, опять же, он слышал о том, что крысы могут заживо сожрать человека, но не очень в это верил.

Обычно миску с едой ему проталкивали в узкую щель внизу двери; но однажды дверь распахнулась, и в камеру вошли два человека с факелами. Неяркий этот свет показался Грэму ослепительным; спасаясь от него, он заслонил руками лицо и забился в угол, но его вынудили встать и сняли с него цепи. Пока Грэм соображал, что это значит, ему весьма болезненно завернули руки за спину и повлекли прочь из камеры, куда-то вдоль по коридору. Ослепший от непривычного света, Грэм ничего не видел вокруг и переставлял ноги чисто механически. Путь был недолог. Скоро перед ним распахнули дверь (Грэм понял это по звуку и движению воздуха) и втолкнули в какое-то помещение. Здесь Грэм осмелился приоткрыть глаза. Багровый факельный свет больно резанул по ним, но он заставил себя смотреть.

Это было довольно большое помещение, но с низким сводчатым потолком. По стенам висели множество предметов, которые Грэму не захотелось разглядывать — очертания и формы их были самые зловещие. Посреди комнаты стояла жаровня с раскаленными углями, а позле нее возвышался огромный человечище — просто целая гора мяса, облаченная в кожаный передник. Его окорокоподобные ручищи были сложены на груди, а голову и лицо прикрывал черный колпак с прорезями для глаз. Было слишком ясно, зачем здесь присутствует это чудовище, и поэтому Грэм решился пока не смотреть на него, чтобы не потерять остатки самообладания. Тут же, в громоздком деревянном кресле, вольготно развалился Барден — взъерошенный, в небрежно распахнутом камзоле. Рядом с ним стоял смутно знакомый тип; Грэму пришлось приложить некоторые усилия, чтобы припомнить, где они встречались: это был тот самый магик, который уложил его на лестнице. Вот и все зрители, которые собрались полюбоваться предстоящим спектаклем. Вероятно, ничего особенно интересного не ожидалось.

Барден, нахмуря брови, внимательно разглядывал пленника, и под этим взглядом Грэму вдруг захотелось выпрямиться и расправить плечи. Сделать это, впрочем, было затруднительно, так как его все еще удерживали двое конвойных; он попытался освободиться от их хватки, но бесполезно — ему только еще сильнее заломили руки, так что он едва не ткнулся носом в собственные коленки.

Неожиданно ему на помощь пришел Барден.

— Отпустите его, — велел он, и Грэм вздохнул с облегчением, распрямился. — Ну как, прояснилось в голове или нет? Кажется, у тебя было в избытке времени, чтобы подумать.

— В темноте плохо думается, — прохрипел Грэм. Собственный голос показался ему чужим: так давно он не говорил ни слова. А впрочем, давно ли? Он понятия не имел, сколько времени провел в каменном мешке.

— Это следует понимать так, что ты опять не хочешь говорить по-хорошему?

— Если б знать, о чем…

— Понятно. Ну что ж, пеняй на себя.

По знаку императора стражники усадили Грэма в массивное кресло устрашающего вида: здесь имелись крепления для рук, ног и шеи, которыми не замедлили воспользоваться. Теперь было самое время выступить на сцену палачу в кожаном фартуке, однако он не двинулся с места, а к креслу с прикованным к нему пленником неспешно приблизился магик. Барден тихо проговорил несколько загадочных слов, понятных, похоже, только для его собрата по искусству магии; магик в ответ кивнул и, вперив в Грэма пронзительный взгляд, сделал сложный жест, сопроводив его прочитаным вполголоса заклинанием. Вопреки ожиданиям Грэма, на него вовсе не обрушился очередной магический удар, как недавно (или давно?) на башенной лестнице, а всего лишь сдавило голову, словно стальным обручем. Неприятно, но терпимо. За этим последовало головокружение, а потом он почувствовал, прикосновение к лицу и затылку невидимых холодных и влажных пальцев. Это было не больно, но очень противно, как будто по коже ползали липкие слизни. Невидимые пальцы оглаживали лицо, ерошили волосы на затылке, словно отыскивали путь внутрь его головы, сквозь кожу и кость. Грэм терпел, сжав зубы. Если это ментальная магия, то какая-то странная. Впрочем, Илис же говорила, что Барден пытался залезть к нему в голову, но не преуспел. А император, вроде, считается одним из сильнейших ментальных магиков… Неужто этот доходяга превзошел его в искусстве чтения мыслей?..

Вдруг головокружение усилилось, комната закружилась перед глазами Грэма в бешеном танце. Накатила тошнота. Он прикрыл глаза. Наверное, так и бывает при морской болезни. Бедная Марьяна, неужели она так мучилась всю дорогу, пока они плыли из Истрии на материк?.. При воспоминании о подруге юности Грэм невольно улыбнулся, и эта улыбка неожиданно сильно подействовала на магиков.

— Хватит! — резко приказал Барден. — Довольно. Я же говорил, его защиту не пробить. Очень, очень сильный щит, к тому же неосознаный…

— Если бы исследовать эту защиту… — неуверенно уронил магик.

— Успеешь еще.

— Право, я не самый подходящий объект для опытов, — влез Грэм, все еще не открывая глаз.

Ему никто не ответил. Приоткрыв глаза, он обнаружил, что молодой магик стоит понурившись, и разминает пальцы, а Барден сидит задумавшись, в своей любимой позе — упершись руками в колени. С минуту было тихо.

— Я уже знаю, кто дал вам карту, — вдруг проговорил Барден, и пристально взглянул прямо в глаза Грэму. — Но хочу услышать имя от тебя.

— Понятия не имею, о чем вы, — отозвался Грэм.

— Ты сам себя губишь, упрямец, — тяжело сказал император, и дал знак палачу.

По вечерам Илис уже не могла сидеть возле Бардена в его кабинете, как раньше. Ее по-прежнему страшно тянуло к нему, но только когда его не было поблизости. Один вид рыжей физиономии императора пробуждал в ней мысли о Грэме и его страшной участи. Допуская, что Бардену и самому нелегко продолжать гнуть свою линию, — ведь он изначально симпатизировал Грэму, — она все же не могла простить ему бессмысленную жестокость. При встречах с ним Илис теперь старалась как можно быстрее проскочить мимо. Он не пытался ее останавливать, лишь провожал внимательным взглядом.