Роман Светлов - Прорицатель

— У Антигона слонов было вдвое меньше, чем у нас. А теперь он сравнялся с нами. Боюсь, новые погонщики не создадут ничего, кроме сумятицы.

Тем не менее общее приподнятое настроение царило и в палатке стратега. Даже Иероним преисполнился воинственным духом:

— Ты должен будешь остаться в лагере, — осаживал его Эвмен.

— Наоборот! Я наконец должен быть рядом со всеми! — возмущался историк.

— Когда ты здесь, я могу не беспокоиться о своей семье, — объяснял стратег. — И, потом, твое дело — писать, а не махать кусками железа.

Такие разговоры случались и перед прошлыми сражениями. Но теперь Иероним был необычайно настойчив. Он своими глазами хотел видеть конец Фригийца.

— Я не пускал бы за пределы лагеря и Калхаса, — улыбнулся Эвмен.

— Ну уж нет! — пришла пора возмущаться пастуху. — Боги молчат, подсказать я не могу ничего, так пусть от меня будет хоть какой-то прок!

Он тоже хотел видеть конец Антигона. Он тоже был уверен в успехе. И даже когда — дабы не сглазить — заставлял себя бормотать под нос фразы вроде: «только не надо радоваться победе, которой еще не было», рассудок отступал перед надеждой.

Прошел второй день и третий. Разъезды обагряли кровью оружие, но Фригиец, похоже, не собирался выходить их лагеря. Все приписывали его осторожность страху. Это и радовало, и немножко раздражало. Антигон оттягивал исход, омрачая необходимостью ожидания радость грядущей победы.

Вечером третьего дня в шатре Эвмена Калхас увидел близких стратегу людей: Иеронима, Филиппа, Дотима. Они решали, как выманить Фригийца из лагеря, подкрепляя свои силы местным пивом — черным и едким. Это пиво сразу же делало мысль беззаботно-самоуверенной. Может быть поэтому Эвмен и потчевал им соратников: самоуверенность рождала неожиданные планы, а сейчас им была необходима именно неожиданность. Когда Калхас сел рядом с Дотимом, тот, радостно щерясь, доказывал всем, что нашел наилучший способ решения задачи.

— Нужна приманка! Нужно, чтобы Антигон открыл ворота, и мы проникли внутрь! Конечно меня, или Филиппа, пускать в свой лагерь он не станет. Но если кто-нибудь из сатрапов — например, Певкест, — изобразит из себя перебежчика? А? Мы бросимся преследовать его, персы, как бы спасаясь, проникнут через ворота — и дело сделано!

— А если Певкест и вправду перебежит! — спросил Калхас.

Все засмеялись.

— Нет, Дотим. Слишком сложно. Антигон недоверчив. Очень многое придется делать, чтобы убедить его. И, потом, сложные планы срываются чаще простых.

— Так, может, не мудрствовать? — подал голос Филипп. — Поднять завтра утром армию и устроить штурм Антигонова лагеря. По всем правилам — как Александр штурмовал Тир.

— Ночью! — горячо добавил Дотим. — Не завтрашним днем, а ночью. В кромешной тьме! И дать каждому солдату по факелу. Представляешь — из тьмы надвигается море факельных огней!

Стратег скептически покачал головой:

— Ночной штурм — это хорошо. Но у нас слишком много отрядов в армии, слишком много разных воль. Они перепутаются, в темноте начнут драться друг с другом, мешать, устроят панику. Но дневной штурм отпадает тем более. Антигонова армия численностью немногим уступает нашей. Конницы у него даже больше. Войск, чтобы защитить вал, Фригийцу хватит. А в самый разгар штурма из ворот появятся фессалийцы, или тарентинцы. Мы не добьемся ничего, потеряв слишком многих. — Стратег вздохнул. — И засады-то не устроить. Местность ровная, как стол.

Дотим и Филипп уткнулись в сосуд с пивом. Потом, словно сговорившись, повернулись к историку:

— Иероним, — позвал Дотим. — Твое искусство — память. Неужели ты не можешь ничего вспомнить?

Историк, словно не слыша их, жевал губами. Наконец он вздохнул и произнес:

— Хитростей я помню много, но такой ситуации как сейчас — нет. Единственное, что приходит в голову — последовать примеру Дария при Иссе.

— То есть? — спросил Дотим.

— Он думал, что Александр избегает встречи с ним и, дабы вынудить нас к сражению, зашел с тыла, перерезав дорогу, по которой мы пришли в Сирию.

Филипп отмахнулся:

— Пока мы обходим Антигона, он либо нападет на нас, либо займет Габиену. Чем тогда станем кормить солдат?

— Значит нужно поступить так, как поступали в древности, — многозначительно сказал Иероним: — Нужно послать вызов. Коли Антигон заботится о своем имени, он его примет.

— Я уже думал об этом, — задумчиво произнес Эвмен. — Я тоже забочусь о своем имени. Но в ситуации Фригийца я, наверное, не принял бы его.

Калхас с любопытством слушал рассуждения военачальников. Разговор шел о событии, которое должно было решить судьбу чуть ли не всей ойкумены, но пастух поймал себя на том, что наблюдает за советом как за игрой тонких, искусных в своем деле умов. Игра эта доставляла удовольствие его голове и не будоражила сердце. Словно речь шла не о жизнях многих тысяч людей — в том числе и его жизни. В этой игре не было ничего страшного, ибо в ней не было реальности. Когда пастух понял это, тревога неожиданно коснулась его души. Калхас стал лихорадочно соображать, чем она вызвана. Эвмен и его соратники были увлечены задачей всерьез — значит, речь шла не о том, как они ее пытались решить, а о том, что они опаздывали, если уже не опоздали. Тревога нарастала — боги что-то подсказывали пастуху, намекали на опасность, но он не мог понять, в чем она заключалась.

Разговор между тем становился все более веселым и легким. Пиво уводило от серьезности — Дотим изображал перепуганного Фригийца, а остальные хохотали над его ужимками. «Остановитесь! — хотел сказать Калхас. — Придите в себя, произошло что-то непоправимое! Вы уже утеряли власть над событиями!» Но его опередило появление Тиридата.

Лицо армянина выражало удивление.

— Эвдим, — сказал он и пожал плечами.

Эвмен согнал с лица улыбку.

— Хорошо. Позови его и принеси еще одну чашу.

Индийский сатрап был испуган. Увидев, что автократор не один, он шарахнулся назад и скрыл лицо полой гиматия.

— Что за представление ты устраиваешь? — озадаченно спросил Эвмен. — Заходи, здесь мои друзья, кого тебе опасаться?

— Друзья? — глаза Эвдима вынырнули из-за края плаща. Удостоверившись в отсутствии нежелательных лиц, он с явным облегчением скинул гиматий и подсел к стратегу.

Эвдим удивлял Калхаса, пожалуй, более, чем другие сатрапы. Всем было известно, что он убил давнего соперника Александра, могучего царя Пора; захватил его сокровища и слонов. Все знали, что в долине Инда с ее десятками царей, диких племен, с мириадами поселений править мог только отчаянно храбрый и хитрый человек. Но этот, похожий на взъерошенную птичку сатрап, по-видимому, взялся опровергнуть славу, которая шла о нем. Вечно чем-то обеспокоенный, нерешительный, не очень далекий, он терялся среди других вождей войска Эвмена, выглядя порой просто жалко. В результате к словам индийского сатрапа не прислушивались, а за спиной ядовито насмехались. Положение Эвдима поддерживали только слоны — грозное оружие Пора. Справляться со слонами на поле боя научились уже давно, но кого не охватит невольная дрожь при виде огромной серой туши, мчащейся на тебя!