Роман Светлов - Прорицатель

— Даже если твоими устами, прорицатель, глаголют боги, я не могу принять такого совета. Я не откажусь ни от своего имени, ни от памяти об Александре.

Произнеся эти слова, словно клятву, он опять ссутулился в изнеможении.

— Мы примем битву. Посмотрим, что будет. Я уничтожу Антигона, а там увидим, выдадут ли солдаты победителя убийцам… Извините меня, друзья, но я должен остаться один.

Из палатки вышли понурые, не глядя друг на друга. Дотим, принципиально не попрощавшись с Калхасом, быстрым шагом отправился к своим аркадянам. Филипп помялся и тоже растворился в темноте. Эвдим горько сказал пастуху:

— Если дела будут плохи, утешься мыслью о том, что ты — самый здравый человек в лагере. — Затем он укутал голову плащом и издал едва слышное змеиное шипение. Рядом с сатрапом из темноты появились два плечистых индийца-телохранителя.

— Будем молиться, — произнес на прощание Эвдим и — осторожный, пугливый — шмыгнул за спины охранников.

Калхас и историк остались одни.

— Мрачный получился вечер, — буркнул Иероним. — Пойдем ко мне. У меня есть вино. По крайней мере отобьет пивную горечь во рту.

Вино у Иеронима было хорошим, но сегодня оно не радовало.

— Может быть ты сам попытаешься переговорить с Антигоном? — предложил Калхас историку.

— Нет. Не стану этого делать за спиной у Эвмена. Хотя — зачем скрывать! — мне понравилась твоя идея. Но стратег тоже прав.

Иероним отпил вина и скривился так, словно это была моча.

— Ради него пролили кровь очень многие; Эвмен не может забыть этого. Он не откажется от себя.

Иероним нервно потер ладонью подбородок.

— С какой стороны не подходи к этому вопросу, Эвмен выбрал самое достойное. Даже если он потом пострадает из-за своего выбора… Шесть лет назад мы пережили что-то похожее — когда умер Александр. Никто не ожидал его смерти; было жутко, как детям, в один день оставшимся без отца и матери. Потом привыкли, успокоились, но несколько дней я пребывал в ужасе. Вот тогда-то один халдейский жрец взялся растолковывать мне свои мудрости. Говорил он про всяких богов, про таинства. Я слушал рассеянно, но одно запало в душу. Вот как он говорил: «Вы, эллины, идете из прошлого в будущее, думаете, что оно перед вами, а на самом деле все наоборот. Будущее налетает из-за спины, словно ураган. Оно таится и устраивает засады. Оно выскакивает из темноты, которая за твоим затылком. Оборачивайся — не оборачивайся, его не уловишь. Остается только смотреть вперед, на единственное в чем мы уверены, на прошлое. Нужно крепко ухватиться там за что-нибудь и держаться изо всех сил. Чтобы никакой ураган тебя не отодрал. Ухватиться за твердое, за то, за что имеет смысл хвататься, за самое достойное…» Халдей был мудр. Певкест, Антиген и прочие не понимают этого, потому-то их метает от одного желания к другому, они обречены всю жизнь бояться и ненавидеть. Антигон тоже не знает, но, по крайней мере, в его стремлениях есть определенность. А Эвмен выбрал память об Александре, верность его семье и его державе. Он прав, даже если это приведет к беде…

Иероним горько качал головой, а Калхас видел, что в его глазах скапливается влага.

— Фригиец прислал вызов! Он хочет сражения!

Калхас был свидетелем того, как Эвмен принимал посланца. Молодой македонянин, старавшийся держаться надменно-сурово, не поддаваться естественному любопытству, без движения стоял перед стратегом, пока тот читал послание Антигона. Сатрапы, окружившие Эвмена, были не менее надменны. Но аркадянин видел, что, несмотря на всю свою судорожную чинность, они пытаются заглянуть через плечо стратега.

— Замечательно, — удовлетворенно сказал тот, закончив чтение. — Я принимаю вызов. Передай хозяину: завтра.

Он сложил послание Фригийца и отдал Иерониму. Сатрапы заговорили — возбужденно и все разом, так что разобрать отдельные фразы в их гаме было просто невозможно.

— А к чему тянуть? — пожал плечами стратег.

Суета, поднявшаяся в лагере, заглушила в нем боль вчерашней ночи. Стратег был бледен, но решителен. Сатрапам же оказалось некогда раздумывать над причиной его бледности. Биться предстояло по всем правилам — коли уж Фригиец пошел на открытый вызов, он бросит в бой последнего солдата.

Но Калхасу от этой суеты не стало легче. Он, прорицатель, не участвовал в ней, а наблюдение за приготовлениями к событию, которое могло решить его судьбу, только усугубляло тревогу аркадянина. Тщательность стратега, внимание к мелочам казались абсурдными в ситуации, когда удача наряду с неудачей сулила гибель.

Калхас уединялся в палатке, пытался, подобно Дотиму, беседовать со своим оружием, но оно молчало — как молчал стеклянный шарик на груди.

Весь лагерь был страшно занят, люди спешили, молили торопливое зимнее солнце подольше задержаться на небосклоне, а аркадянин уже после полудня стал ждать ночи и сна. Принимая неожиданный вызов Эвмен был прав: развязку оттягивать нельзя, промедление уничтожает волю вернее любого оружия.

Рассвет получился скучным, будничным, но, поднимаясь над горизонтом, солнце постепенно добавляло красок, и боевые одеяния солдат воинственно разгорались под его лучами. Калхас чувствовал себя невыспавшимся, раздраженным. Силы возвращались к нему столь же медленно, как начинался день. Вчера вечером аркадянин долго провалялся без сна. А когда Морфей смежил-таки его веки, пришел Иероним и будил прорицателя, пока тот не пришел в себя. Спустя некоторое время они, схоронив под полами одежд кожаные мешочки с золотыми монетами, выехали из лагеря. Эвмен решил припрятать часть своих денег на случай, если ему или его друзьям придется скрываться.

Они направили лошадей на север. Перебравшись через высохшую реку и убедившись, что вокруг нет никого, Иероним выбрал длинный, причудливо изогнутый можжевеловый куст и отмерил от него десять шагов в сторону лагеря.

Затем он достал из седельной сумки миниатюрные лопатки. Калхас восхитился тонкой работой, но выразил сомнение, что они пригодны для копания ямы.

— Ничего, должны выдержать, — буркнул историк.

Словно желая подбодрить спутника, Иероним принялся долбить холодную, мерзлую землю. Спустя короткое время его руки, непривычные к такому занятию, оказались натертыми. Тогда аркадянин отодвинул историка в сторону.

— Кровавые волдыри на твоих ладонях вызовут завтра излишние вопросы.

Калхас в одиночку закончил яму. Они побросали туда мешочки, завалили землей и долго утаптывали грунт, чтобы он не отличался от окружающих участков. После этого стряхнули с одежды пыль и вернулись в беспокойно спящий лагерь.

Сейчас это ночное путешествие казалось сном. Особенно нереальной была тишина, окружавшая их ночью. Вокруг Калхаса громогласно трубили слоны, скакала конница, мерно ударяла ногами о землю пехота и раздавались команды на множестве разных языков. А лагерь порождал все новые отряды, широкой лентой направлявшиеся к месту грядущей битвы.