Алексей Пехов - Страж. Тетралогия

Я не стану тебе цитировать его полностью, оно слишком объемно. Скажу лишь то, что узнала, и поделюсь своими предположениями.

Письмо касалось Ивойи. Точнее, его таинственного исчезновения. Он был с Константином несколько лет, как раз с тех самых пор, как привез останки его отца — Аппия — с востока хагжитской пустыни. Говорили, что император благоволил ему и слушался советов, хотя во дворце милтийца не любили и боялись. Он был нелюдим, странен и жесток. Но затем между ними пробежала кошка. Константин охладел к своему помощнику и внезапно начал уничтожать то, что основал еще его дед, император Август. Речь идет о прообразе Братства и тех, кого потом стали называть стражами.

Ивойе это не нравилось. Так что никто особо не удивился, когда в один прекрасный день милтийца не оказалось во дворце, и никто не знал, что с ним случилось. Он был одним из первых, но не единственным, кто пропал, не угодив императору.

Но вот что интересно и что заставило меня буквально впиться в эти бумаги. Траян явно был наблюдательным человеком и намекнул, что Константин приобретает все больше черт, свойственных Ивойе: «Часто он улыбается как мильтиец, ходит и даже, как и тот, принял обет молчания во славу Господа». Кстати, он соблюдал его до самой смерти, отчего был сразу же причислен к лику святых. У него появилась привычка жить ночью, а спать днем. Император полюбил то, что не любил ранее. Начиная от пеших прогулок и заканчивая разными, в основном восточными, блюдами. Он стал ценить власть пуще прежнего и принялся расширять свою империю на север, хотя раньше его эта идея не слишком-то вдохновляла.

Тогда меня озарило. В молодости я слышала непопулярную теорию одного профессора истории из Савранского университета. Он доказывал, что Константин, которого мы часто считаем одним из отцов-основателей стражей, сразу после прихода к власти перестал интересоваться начинаниями своего деда и практически задушил изначальное Братство. А затем внезапно изменил свое мнение.

То есть, по сути дела, поступил так, как этого хотел Ивойя. Он всячески поддерживал нашу организацию, и в провинциях, страдающих от темных душ, росла любовь к Константину.

Понимаешь, куда я веду? Ведь это же лежит на поверхности, Людвиг!

Ивойя приезжает с окраин хагжитской пустыни с останками сына императора Августа. Август умирает при загадочных обстоятельствах спустя недолгое время. Константин восходит на Орлиный трон и приближает к себе милтийца. Возможно, в благодарность за щекотливые услуги, что тот оказал (убийство деда темным кинжалом!). И частенько прислушивается к советам своего нового вельможи, который с каждым годом становится все более влиятельным.

Константин возвращает на короткое время язычество, зажимает Братство. Они с Ивойей ссорятся, и вот о последнем больше ни слуху ни духу. А Константин начинает меняться, становится во многом похожим на своего бывшего советника. Вновь возвращает христианство, дает Братству свободу и даже учит его членов, как создавать знаки и фигуры, убедив всех, что это господь ниспослал ему откровение. И, как я подозреваю, лет через пятнадцать — двадцать после этих событий (ну если судить по тому, что Константин пришел к власти, когда ему не исполнилось и двадцати, а на последних прижизненных изображениях ему около сорока) у него появились темные клинки.

Спрашивается — что случилось? Куда делся Ивойя? Почему Константин изменился и его мнение стало диаметрально противоположным по принципиальным для него вопросам? Ответ у меня лишь один, пускай он и звучит невероятно.

Ивойя стал Константином. Думаю, что он убил душу императора и занял его тело, избавившись от своего прежнего. Теперь у него была полная власть и все возможности для осуществления своего плана.

Он, наверное, с самого начала хотел открыть врата на территории, занятой людьми. И осуществил бы это уже давно, если бы наши коллеги из прошлого его не остановили. Я не знаю причин, по которым он появился снова в нашем мире, но уверена, что мильтиец всеми силами пытается завершить начатое полторы тысячи лет назад.

Мы стражи, все наше развитие было нужно ему лишь как одно из звеньев в его планах. Спасать мир от темных душ — не та цель, которую он уготовил нам. Я, как выяснилось, так же наивна, как ты. Ему нужны были наши клинки для того, чтобы, когда они вберут в себя достаточно силы, перековать их и превратить в темные. Ему удалось создать два кинжала (а может, и не два!), и, подозреваю, в раннем Братстве смогли узнать, куда делись стражи и их оружие.

Понять, во что он их превратил!

И дни Константина, или Ивойи, если тебе угодно, несмотря на его могущество, были сочтены. Братство прошлого как-то справилось с ним, погрузив на многие столетия в сон, из которого он недавно восстал.

Сейчас меня терзают лишь три вопроса, на которые я не знаю ответа. Первый — каким образом мильтиец вернулся и где он был все эти годы? Второй — сколько темных клинков осталось ему до завершения плана? И третий — как во всем этом замешаны светлые кузнецы? Ведь кто-то же ковал нормальные клинки для Братства! И делал это, как я понимаю, еще со времен молодости Августа.

Общались ли семьи кузнецов с Ивойей? Знали ли они о нем? А он о них? Не они ли научили стражей, как его победить?

Вопросов куда больше, чем я думала…

Следующие две строки были зачеркнуты чернилами так густо, что невозможно было их прочесть. Возможно, там были еще какие-то ее размышления, но, перечитав написанное, Мириам сочла их глупыми, не важными или же отвлекающими от основной мысли письма. Внизу этих каракуль было совсем немного текста.

Времени у меня очень мало. В Сароне уже свирепствует юстирский пот, на юге Ветеции появилось несколько заболевших деревень, и дожи собираются перекрыть границы. Я выезжаю сегодня же и надеюсь успеть проскочить до того, как мир покатится в пропасть. Точнее, он уже катится, мне остается лишь вовремя спрыгнуть.

Подробности расскажу, когда мы встретимся.

— Подробности расскажу, когда мы встретимся, — прошептал я.

Было странно читать эту строчку после предыдущего письма, уже зная, что мы не встретимся.

Никогда.

Дилижанс отправился поздно вечером, и я оказался единственным пассажиром. Возниц было трое, двое сидели на козлах, их товарищ расположился на крыше, с арбалетом в обнимку.

— Лихие времена, господин, — сказал мне один из них, забирая плату. — На дорогах творится не пойми что. То иные людей убивают, то люди людей, а то и вовсе какая-то нечисть выползет. Шесть дней назад экипаж моего дружочка разграбили до основания. Пассажиров порезали, как свинок, а лошадок угнали. И знаете, господин, лошадок вот как-то даже жальче. Хорошие животинки, смирные и сильные. К карете обученные. За каждую можно было по два флорина срубить у знающих людей.