Джефферсон Свайкеффер - Паутина будущего

Мэддок еще раз взглянул на Стенелеоса и оценил мудрость слов Валентина. Мех его был ровный, гладкий и чистый; гораздо чище, чем волосы на голове Мэддока или жалкая на вид бородка Валентина. Более того, в стати и выражении лица Стенелеоса чувствовалась и чистота его духа. Его взгляд никогда не был отталкивающим или хоть в малейшей степени осуждающим. Он не одобрял и в то же время не судил; он просто стоял скрестив руки и ждал.

— А где же платки? — поинтересовался Мэддок. — Которые он…

Валентин поднял руку:

— Не говорите об этом. Я не знаю, куда он их девает. Они появляются, а затем исчезают. Может, он хранит их в кармане, хотя у него, надо сказать, карманов нет.

— Поскольку нет штанов, — пробормотал Мэддок.

Он слышал, что души невесомы и прозрачны, возможно, Стенелеос просто вдыхал их носом. Мэддок подумал, что вряд ли ему когда-нибудь удастся это выяснить.

В течение довольно долгого времени ничего не происходило. Валентин снова уселся на землю, обхватив руками колени. Дрожь его несколько унялась, но все же, как легко мог заметить Мэддок, продолжалась. Выше по течению речки на краю небольшой поляны продолжал стоять Стенелеос, неподвижный, словно часовой, которому приказано ожидать какого-то далекого сигнала в течение всего дня… или даже всей недели.

«В этой компании, — думал Мэддок, — мое обычное сумасбродство выглядит весьма неубедительным и бессмысленным». Глупая мысль, просто озорная грубоватая шутка пришла ему в голову — своего рода небольшое развлечение. Он начал потихоньку отходить назад, пока не оказался прямо за спиной Валентина. Маленький тощий каталонец сидел, замерзший, в жалкой скрюченной позе. Мэддок наклонился и потихоньку поднял с земли сухую дубовую ветку пальца в два толщиной. Держа ветку перед собой, он резко сломал ее о колено.

Услышав треск дерева, Валентин взвился в воздух и мгновенно оказался на широко расставленных ногах. Он широко вытаращил глаза и озадаченно ловил воздух глупо раскрытым ртом.

— Дрова для костра, — сказал Мэддок, сделав вил, что ничего не заметил. — Мне показалось, что вы замерзли.

Валентин моргнул один раз и громко сглотнул. Его плечи ссутулились. Через некоторое время он немного пришел в себя и предостерегающе поднял вверх палец:

— Не надо… не надо больше так делать.

— Я смотрю, вам уже не так холодно, как минуту назад.

— Нет, но я уже и не так молод, как тогда.

Он слабо улыбнулся.

Мэддок мгновенно почувствовал раскаяние.

— Извините. Вы — гость, и я не имею права даже в шутку пугать вас. К тому же вы из жаркой страны, и я не должен забывать о вашем чувстве дискомфорта.

Он немедленно приступил, на этот раз в самом деле, к сооружению костра на месте старого, сгоревшего.

В тот момент, когда он приготовился разжечь его, Стенелеос Магус LXIV поднял голову и, словно мантию, сбросил с себя видимость безразличия. На мгновение, только на одно мгновение за его спиной произошла ясно видимая вспышка энергии. Это выглядело так, как будто его тело было только окном, за которым зажегся яркий рассвет. Однако этот розовый свет, исходящий от него, был вспышкой духа, а не истинным светом дня. Это был скорее эфирный, чем материальный свет.

Мэддок и Валентин стояли лицом к нему, понимая, что то их господин. Они готовы были упасть на колени, но не решались сделать даже малейшего движения.

Стенелеос возвышался над ними, словно бог, но ему не нужно было их поклонение. По правде говоря, ему не нужна была даже их покорность. Он просто пришел, чтобы принять их помощь.

Затем он заговорил странно высоким голосом. Его слова были четкими, но очень тихими. В данный момент он был всего только смертным из плоти, костей и меха, но Мэддок не мог забыть той короткой вспышки всепроникающей силы духа.

— Я — Стенелеос Магус LXIV.

Он произнес каждую букву римского числа отдельно. Зачарованный Мэддок только значительно позже смог перевести их в обычное, понятное ему число. Стенелеос посмотрел на Валентина, потом на Мэддока, разглядывая их своими огромными, широко раскрытыми глазами.

— Я хочу сделать ваш мир лучше. Я хочу спасать жизни.

Услышав это, Мэддок сделал легкое движение:

— Я прошу прощения у высокого лорда, но разве эти цели согласуются между собой?

Он не мог удержаться; ему так долго не давали проявить всю дерзость его природы. К тому же Мэддок имел привычку окружать себя словами, подобно тому, как осьминог окружает себя чернилами для защиты.

И надо отдать ему должное, это, кажется, сработало. Стенелеос помолчал немного, а затем лукаво посмотрел на него:

— Что ты имеешь в виду?

— Разве нет таких людей, которые, потеряв жизнь, только улучшили бы этот мир?

Позади него Валентин слегка закашлялся, скорее от удивления, чем от возмущения или страха. Но, во всяком случае, было очевидно, что он считает данную постановку вопроса скандальной. Сама мысль не была ему чуждой, он определенно принадлежал к людям, очень разборчивым в тех, кто его окружал. Но Валентина поразила безрассудная смелость, с которой Мэддок потребовал ответа от Стенелеоса. Перед ними стояло неизмеримо более сильное существо; сам Валентин никогда не осмелился бы задать ему подобный вопрос. Он слегка отодвинулся от Мэддока.

Стенелеос молча смотрел сверху вниз на Мэддока, и в его взгляде чувствовалось насмешливое одобрение. Мэддок, ничуть не обескураженный, ожидал ответа.

Наконец прозвучали слова.

— А ты — такой человек? — спросил Стенелеос.

Мэддок, держа руки на бедрах, немного выступил вперед.

— Что? Что это такое вы спрашиваете? Был бы мир лучше без МЕНЯ?

— Да, был бы он лучше?

Второй раз за сегодняшнее утро Мэддок был выбит из привычной колеи тихо произнесенным ответом. Мир без Мэддока О'Шонесси?! Что бы это значило? К нему вернулись дурные мысли прошедшей ночи, и он вновь почувствовал горький вкус одиночества. Он опустил голову и тихо промямлил:

— Должен признать, что, наверное, спасать жизни более благоразумно, чем отнимать их.

Последнее слово было за Стенелеосом. Для Мэддока было странно видеть, насколько честным было его странное, нечеловеческое лицо. Оно светилось чувством убежденности, но свет этот был не божественным сиянием, как некоторое время назад, а вполне земным, доступным для понимания простого смертного, каким был Мэддок. Но от того не менее торжественным.

— Каждая жизнь, — сказал Стенелеос почтительным голосом, — и каждая душа имеют непреходящую ценность. Нет цены, которую нельзя было бы заплатить за то, чтобы спасти одного мужчину или одну женщину от смерти. Чтобы спасти одну жизнь, — заключил он, и в этих тихо произнесенных словах чувствовалась несокрушимая воля, — ты должен быть готов пожертвовать целым миром.