Наталья Игнатова - Ничего неизменного

— Я?! Когда?

Так. Неправильный вопрос. У британского клопа такая память, что на вопрос «когда» он отвечает, не задумываясь.

— В девяносто четвертом, восемнадцатого апреля, — ответил Заноза мгновенно, — мы ехали мимо собачьего пляжа, и ты сказал, что было бы неплохо завести собаку, да только они тебя боятся. Ну, так вот. Собака, — он потрепал черное чудовище по ушам, — и Фидо тебя не боится.

Фидо не боялся. Ни капли. Лыбился, вилял хвостом, смотрел с щенячьим любопытством. А Заноза не ответил на вопрос, где он добыл эту тварь. Это он-то, не упускающий возможности во всех подробностях рассказать обо всех своих подвигах. Стало быть, вопрос неудобный. Но не спер же он пса. Нет, мальчик на многое способен, но воровать станет только в самом крайнем случае.

— Это Хасан, — сказал Заноза. — Видишь, Фидо? Это Хасан. Он хороший. Он теперь твой хозяин. Ты же нас не выгонишь? — это уже точно было не собаке. — Мы будем себя хорошо вести. Он послушный.

— Он послушный, а хорошо себя вести будете вы оба? — уточнил Хасан.

— Это шантаж.

— Да.

— Оба будем, — буркнул Заноза.

Рано или поздно это должно было случиться. Все дети приносят домой щенков и котят, и просят разрешения их оставить. У обычных детей, правда, не хватает наглости вместо обещаний ухаживать за зверушкой, прямо говорить: «это тебе». Хотя, в случае Занозы это не наглость. И даже не честность. Он действительно хотел подарок сделать.

Сделал…

— Что он ест-то?

— Ну, — пальцы с накрашенными черным ногтями снова потрепали пса по ушам, — пиццу. И гамбургеры. Это мы сегодня выяснили. Арни, Блэкинг и я. Он пять больших пицц съел. Не наелся. Тогда Франсуа ему отдал еще упаковку гамбургеров. Большую. Он бы еще съел, но я решил, что хватит. Нефиг переедать. А раньше он, кажется, девственницами питался.

Видимо, у Хасана на лице что-то такое отобразилось, потому что Заноза заторопился, замотал головой:

— Не-не-не! Ему не только пиццу… то есть, я думаю, ему и от пиццы вреда не будет, он моей крови напился, у него желудок теперь железный. Но Франсуа обещал диету подобрать.

— Девственницы, — напомнил Хасан. — Про девственниц подробнее.

— Долгая история. Пес-призрак, древнее проклятье или что-то такое. Знаешь, все женщины рода в восемнадцать лет обречены погибнуть от клыков огромной волшебной твари. Вот… Фидо и есть огромная, волшебная тварь. То есть, был. Теперь только пицца и гамбургеры. Пока Франсуа что-нибудь не придумает.

Франсуа придумал диету для вомбатов, которых в прошлом году притащил Арни. Надо полагать, что и с диетой для пса-людоеда он разберется. Правда, зная Франсуа…

— Ты предупредил его, что в рационе не должно быть человечины?

— Девственниц. Восемнадцатилетних, — в голосе Занозы послышался скепсис, — даже Франсуа понимает, что это невозможно. Разве что он их сам выводить будет. Хм… — скепсис исчез, а взгляд синих глаз стал задумчивым и слегка тревожным. — Слушай, я ему скажу.

Это означало, что собака остается в доме. И, определенно, это означало, что остаться ей позволил Хасан. Он уже не пытался понять, как такое происходит. Точно помнил, что родные сыновья веревок из него не вили, даже никогда не пробовали. Но за без малого восемьдесят лет он не мог не измениться.

— Только не Фидо, — пес на кличку не отреагировал. Хорошо. Значит, не привык еще. — У вас что ни собака, то Фидо, будто других слов нет. Будет Мухтар. Хорошее имя.

— Ага, — Заноза серьезно кивнул, — главное, редкое.

— Неужели твой вампир сумел ранить призрака? — сеньора Шиаюн покачала головой. По золотой маске пробежали блики, и показалось, будто металлические губы улыбаются. Это была такая улыбка, как будто Берана — ребенок и что-то выдумала, и хочет, чтобы взрослые поверили. — Ранить, а потом воплотить? Берана, он же просто вампир. Мертвый мальчик с мертвым сердцем.

— И с волшебной кровью, — возразила Берана. — Он и убить мог, не только ранить.

Слова про мертвое сердце неприятно кольнули. И остались… в мыслях, что ли? В той части мыслей, которые не думаешь, а которые просто есть, и они… кружат, и кружат. Заноза странный. Непонятно, любит он или нет. Так, может быть, потому и непонятно, что у него мертвое сердце?

Берана вовремя напомнила себе про волшебную кровь. Сеньоре Шиаюн сказала, а потом и сама вспомнила. Волшебная. Драгоценная. А Заноза не пожалел для нее этой крови. Хотел защитить от какой-то вампирши. А вчера ночью защищал от пса-призрака. Дрался за нее. Не с выдуманным драконом, а с настоящим чудовищем. Если это не любовь, то что? Заноза ведь не любит драться. Берана сама слышала, как сеньора Лэа ему пеняла, что он слишком вежливый, и непонятно, зачем носит оружие. Никакой он, конечно, не вежливый — разве что с сеньорой Лэа — но зачем оружие носит все равно непонятно. Если ему на ногу наступить, он извинится. Нет бы сказать: глаза разуй, мурло, смотри, куда прешь! Хотя, может, извиняться — это и есть вежливость? Да не важно. Главное, что на призрака он зарычал и всадил тому пулю. Одной пули хватило, чтоб тварь угомонилась и стала обычной собакой. Еще и щенком.

— Он дал свою волшебную, драгоценную кровь тебе, чтобы ты стала сильнее. И так же дал свою кровь собаке? — теперь улыбка была и в голосе сеньоры Шиаюн.

— Да не так же, — Берана почувствовала, что краснеет. — Дело же не в крови.

Дело было и в крови тоже. Но если бы она могла как-нибудь спасти раненого щенка, она бы спасла. Хоть бы и пришлось для этого поделиться чем-нибудь драгоценным и волшебным. Вот и Заноза спас. А ей он кровь дал не так, и не для того, и, вообще, это был просто повод ее поцеловать. Теперь вот поводов нет, и Заноза ее не целует. Но это же не значит, что он не хочет.

У него мертвое сердце.

А может, он просто стесняется?

Берана за англичанами не замечала особой стеснительности. На Гибралтаре и Минорке они были наглыми, надменными, и жестокими. Не такими жестокими, как испанцы — у испанцев все от души — а как машины. Здесь, на Тарвуде, она прочла книжку, где английских моряков назвали железными людьми на деревянных кораблях, и она сама не сказала бы о них лучше. Но сеньор Мартин говорил, что Заноза — настоящий рыцарь. И он был не моряк. И родом из совсем другого времени.

Все слишком сложно, чтобы Берана могла сама разобраться. И с Мигелем не поговоришь. Как с ним о таком говорить? Он, вообще, может решить, что Заноза ее как-нибудь обидел. А если и нет, все равно. Мигель ничего не понимает ни в англичанах, ни в вампирах, а восемнадцать ему было очень давно.

— Ты же ему не веришь, Берана, — вот сейчас сеньора Шиаюн говорила, как, наверное, мать могла бы говорить с дочерью, — ты больше не боишься, что он сделает тебе что-то плохое, но не веришь ему и не доверяешь. Иначе, девочка моя, ты не стала бы защищать его от призрака. Ты позволила бы ему защитить тебя.