Надежда Первухина - От ведьмы слышу!

— Как называется стихотворение? — спросила Дашка.

Авдей взглянул:

— «О том, как меня убили». Названьице!

— Кто автор? — неживым голосом вопросила Вика, и тут все с некоторой душевной дрожью обратили внимание на то, как она выглядит.

— Любимая, что с тобой? — задохнулся от ужаса Авдей.

Черные провалы вместо глаз изучали его лицо.

— Кто автор? — повторила Вика, распространяя вокруг себя волну непонятного мертвящего холода.

Авдей автоматически заглянул в книгу и сам ахнул:

— Роман Кадушкин! Но ведь этого стихотворения раньше здесь не было!

— Не было, — мертво подтвердила Вика. — Я написал его после того, как мою плоть испепелила чуждая Сила.

— О господи! — взвизгнула Маша.

Черные провалы теперь смотрели на нее:

— Вспоминаешь ли ты обо мне хоть иногда, девочка? — Голос Вики оставался по-прежнему мертвым и безучастным.

— Р-роман?!

— Да. Хотя теперь у меня нет имени. У меня нет ничего. Кроме духа скорби и мучения, обреченного на преисподнюю… — говорила Вика, неестественно выпрямившись на стуле. — Я вернулся лишь на миг, чтобы отвести от вас опасность. Я знаю, кто убил меня и моего отца, кто охотится за вампирами. Но я не желаю мести. Я прошел свой путь до конца. Но я не хочу, чтобы вам грозила беда. Знайте: вампира убьет сила огня, вампира покалечит сила серебра, вампира испепелит сила солнечного света. Но только чувство, делающее смертных бессмертными, развоплотит и рассеет вампира навсегда.

— Любовь?

— Да. Я любил Мари. Я умирал, помня об этой любви. И этой любовью я спасу ее, прежде чем навсегда вернуться в свою обитель Тьмы. Ничего не бойтесь.

Произнеся эти слова, Вика, как кукла, рухнула со стула. Когда Авдей кинулся к жене, она открыла вполне человеческие глаза и затряслась словно в лихорадке:

— Он задействовал мое сознание! Он теперь здесь и не уйдет, пока не наступит утро!

— Он — Роман Кадушкин?

— Да! — Вика потребовала бренди и пила его, морщась, стуча зубами о край стакана. — Это неправильно! Развоплощенный не может проникать в сознание человека! Не способен!

— Мам! — Маша все никак не могла прийти в себя от увиденного и услышанного. — Знаешь, Рома всегда говорил, что он неправильный вампир. И возможно, что он вышел из Тьмы для того, чтобы помочь нам.

— Не верю! — Вика поперхнулась бренди и раскашлялась. — Есть непрелож-кх-кх-ные а-кх-сиомы! Волга впадает в Кх-кха-спийское море. Сон разума рождает чудовищ. Ник-кх-огда не связывайся с вампиром, а если свяжешься — береги шею! Не верю я в потустороннее милосердие и бескорыстие, особенно если его предлагает Тьма!

И Вика принялась шептать заклинания, водя по своему телу вытянутыми лодочкой ладонями. Эти манипуляции она разъяснила так:

— Не желаю, чтобы он снова подключился к моему гипофизу!

Та же самая процедура была проделана с дочерьми и с мужем. Вслед за этим Вика схватила связку несчастных сушеных нетопырей и ожесточенно принялась украшать ими стены всех комнат.

Вслед за нетопырями пришел черед обычного школьного мелка. Вика, словно в трансе, рисовала им кресты на дверных косяках и подоконниках, непрерывно шепча заклинания. Потом достала из своей шкатулки, всегда мирно красующейся на туалетном столике в спальне, пригоршню серебряных украшений: цепочек, колье, медальонов, перстней, кованых кубачинских браслетов и серег. Отдала дочкам:

— Наденьте!

Авдею сунула в руки набор серебряных вилок.

— Мне их как, в зубы взять? — поинтересовался фантаст.

— Надо будет — возьмешь, — лаконично ответствовала супруга фантаста.

На часах было без четверти полночь.

Семейство Белинских и неприкаянный дух вампира Кадушкина приготовились к грядущим боевым действиям…

— Слушай, Сото… Вот что ты такое поешь? О чем эта пэсня?

— Эта песня есть о том, как один нгуни ушел из дома на охоту на целых двенадцать лун. А когда он вернулся домой с добычей, его старшая мвана уже умывала охломахаи другому нгуни.

— Вах! Все жэнчины одинаковы! И что он сдэлал с измэнницей?

— Он убил того нгуни и заставил свою мвану приготовить из его головы еду. И вырвал сердце у нгуни и заставил мвану съесть это сердце, а потом повел мвану на вершину самой высокой горы и сказал: «Стань птицей». И она летела долго-долго, пока не встретила камни…

— Вах! Какой страшный история! Твой нгуни настоясчий джигит!

…Сото и Ираклий сидели в «предвариловке» и маялись бездельем. Сменившийся дежурный, получив от князя некую мзду, принес невинно заключенным кой-какой снеди. Ираклий уминал сэндвич. Сото хрустел чипсами и смотрел, как за пыльным окошком камеры угасает день.

— Я слышал, что девочки сбежали, — сказал он и аккуратно припрятал пустой пакетик из-под чипсов в карман шорт. — Это хорошо. Значит, нас скоро освободят.

— Вэдь ты колдун, дарагой! — воскликнул Ираклий. — Сдэлай так, чтобы эти замки сами открылись и мы вышли из этого клоповника!

— Нельзя, — кратко ответил Сото.

— Пачему, дарагой?

— Злого духа Кусаи-Милицаи нельзя одолеть, так сказал мне нванга Авдей.

— Много он понимает… — Ираклий улегся на жестком топчане, закинул руки за голову и принялся печально напевать:

— Слушай, Сото! — повернулся он к колдуну. — Давай хоть пэсни петь, чтоб нэ так скучно сиделось!

Сото согласился. И из уст его полилась народная нгунийская песня, приведенная выше.

— Нет, дарагой! Эта пэсня слишком грозная. Другие знаешь?

Колдун кивнул и взревел дурным голосом, дирижируя руками в такт:

Ираклий растроганно всхлипнул:

— Откуда такой хороший пэсня знаешь? У нас в Кутаиси ее дома всегда на Рождество пели…

— К нам в племя давно-давно приезжал миссионер. Я тогда был little child. Он научил нас петь эта песня, говорить по-английски, а потом на нгуни напали бгваны-людоеды и похитили мистера Коннери…