Александр Никоноров - Раздать сценарий

Первая часть истории произошла давно. Началось все с детдома. Семнадцать лет назад, в Люберцах, в детском доме номер шесть. Была осень, пока еще не отошедшая от теплого лета. Дожди не успели испортить улицу и настроение, а холода были где-то далеко. Закончился урок математики, нас вели в столовую на обед.

Из столовой опять воняло ненавистным борщем и тушеной капустой с донельзя паранормальными котлетами. Персонал ревностно называл их куриными, но я пробовал настоящую курицу и понял — нам что-то недоговаривают.

Ученики четвертого «А» уже ели — у них была физкультура, поэтому они пришли немного раньше остальных. Мы стояли у входа и ждали, когда шумные младшаки втиснутся в узкий дверной проем. Вот счастливчики. Их не смущали ни запахи, ни вкус, ни консистенция. Пашка из седьмого «В» извечно называл суп «баландой», а второе — «шамовкой». Ну и мы, глядя на него, стали сперва пародировать, а потом сами не заметили как словечки вошли в привычный лексикон и остались с нами до самого конца.

— Опять кровавая баланда, — вздохнул Володя, сосед по двухъярусной кровати.

— И сваренный роддом, — подхватил я неудовольствие товарища.

— Какой такой «роддом»? — спросил Кадык. Это был Сашка, но из-за острого, выступающего вперед кадыка кличка приелась сама по себе легко и быстро всеми подхватилась.

— Капустный! — горяченно ответил я, сетуя на непонятливость Сашки. — Детей где находят?

— А-а-а-а, — многозначительно промычал Кадык.

— Бэ-э-э-э, — передразнил я, рассерженный тем, что шутка пропала втуне.

Галдящие младшаки почти забежали, и мы по-пингвиньи прошли еще ближе ко входу. Вонь вонью, а желудок урчал.

— Ну ты завернул, Макс! Сам себя-то понял вообще? — рассмеялся Володя.

— Я-то да! А вот знал бы, что вы, — я отвесил два подзатыльника друзьям, — ни хрена не поймете, лучше б смолчал.

Длинные столы, стоящие бок о бок, одинаковые тарелки, одинаковые ложки. Казалось, в той атмосфере все было одинаковым. Не играли роль прически, формы носа, одежда и даже половые различия… Ты как бы считывал фантомы — фантом воспитателя, фантом преподавателя, фантом работников столовой, фантом учащегося. Не жизнь, а механическое восприятие. Оно не мешало заводить дружбу не только с парнями, но и девчонками, но это лишь мелкие живые вкрапления в моногамный мир мертвого влачения.

Друг напротив друга сидели «ашки» и с явным неудовольствием ели шамовку.

— Смотри, какая Лариска сегодня клевая, — негромко сказал Володя.

— Лерка, кажись, покруче будет, — возразил я.

— А мне Светка нравится! — не остался в стороне Сашка.

Володя посмеялся и приобнял Кадыка.

— Светка твоя, вон, со Шмайсером сидит! Забудь.

А Шмайсером у нас звался Кирилл — немецкий язык ему давался лучше всего. Он часто хвастался своими познаниями. Девчонки к нему так и липли до самого конца учебы. Почему-то он считал себя привилегированным и по отношению к другим вел себя не слишком почтительно. Это касалось не одних детдомовцев, но и всего персонала. Рядом со Шмайсером — его неотлучная шайка. Патрон, Затвор и Прицел. Мы с ребятами пришли к общему выводу, что именно так следовало назвать тех прихвостней, ни на шаг не отходивших от Шмайсера.

Напротив него, стиснутый по бокам Патроном и Прицелом, сидел щуплый Коля-очкарик. Для кого-то «бота», для кого-то «у́ма». Немецкая компания держала его на коротком поводке и всячески использовала его. То домашку сделать, то на диктанте подглядеть или сочинение написать. В общем, парень был в тисках.

Но тут позади Коли возник Затвор и отвлек его, чем-то заболтав. В тот момент Шмайсер ухмыльнулся, перегнулся через стол и смачно плюнул в тарелку с недоеденной баландой. Сидящий справа Патрон чуть помешал ложкой, чтобы плевок не был так заметен.

— Пацаны, скажете, чтоб на меня раздали, я отбегу, — поспешно проговорил я, отделяясь от наших «бэшек».

Зайдя сбоку, к крайнему ряду столов, я пробрался к Шмайсеру, повернулся к нему спиной, к обедавшим девчонкам, и наклонился к ним.

— Девчонки, вы ж не доели баланду, да? — с надеждой спросил я.

— Сам жри эту дрянь!

— А дайте-ка тарелку. Только тихо! Молчите.

Я схватил тарелку, спешно повернулся и вылил содержимое на голову Шмайсера. Он вскричал, дети по соседству засмеялись, а его друзья повставали с мест, ошарашенно глядя на происходящее действо. Кадык с Сашкой покачали головами и крутанули пальцем у виска. А Шмайсер, оклемавшись, повернулся и глянул на меня снизу вверх.

— Ты че, дебил, офонарел?

— Нехрен плевать в чужие тарелки. Давай я тебе отолью туда, а ты хлебанешь. Попробуем?

Само собой я говорил не совсем так и употребил другой глагол, но это не повлияет на рассказ.

— Нечего этому уроду не давать списывать. Я из-за этой падлы двушку схлопочу!

— Щас еще по морде схлопочешь, дятел, — посулил я.

— А ты че впрягаешься-то, Макс? У нас с тобой контр нет, дорогу друг другу не перебегаем. Так с какого шум поднял? Его ж чморят все!

Коля сидел напротив и с удивлением смотрел на разыгравшуюся сцену. Услышав тему перепалки, он предпочел отстранить тарелки и больше к ним не прикасаться. Продолжения не последовало; подоспевшая воспитательница быстро разогнала начинающуюся свару. В итоге меня лишили обеда, а словам не поверили и проставили двойки по всем имеющимся предметам. Поведение, видите ли, у меня слишком непозволительные для детдома. Имидж портит. Слово-то какое придумали!

В наказание за содеянное меня на месяц определили в библиотеку помощником Марины Витальевны Романюк. Моему бешенству не было предела. Ну вы только представьте — пацану бы играть в футбол в свободное время, смеяться с друзьями и глумиться над девчонками, а он торчит в библиотеке, выписывает книги и расставляет все по местам, сличая каталожные номера с фактическими. Слишком утомительно для простого паренька, а чего говорить обо мне? Мне бы побегать, попрыгать, выплеснуть энергию, а вместо этого я сижу в душном помещении наедине со взрослой женщиной, чьи истории постоянно сводятся к знакомым и соседям. Сколько бы тем для разговоров ни возникало, каждая из них приводит к тому, что «у Аллки было так же», «А вот Катька, золовка моя, тоже…», «Сосед мой Игорь так же…». В общем, это кромешный ад без надежды на окончание. Где-то там, в конце октября, виднелся выход наружу, но до него еще надо было дожить.

В особо тяжкие периоды я нешуточно горевал на тему того, что я зря «спас» Колю. Ну какое мне до него дело? Его ведь и вправду никто не любил: замкнутый, тщедушный, в футбол играть отказывался, разговаривал кратко и как-то боязливо… Скользковатый тип, с таким в разведку не сунешься. Не любил его и я, ибо не за что. Но тогда, в столовой, я испытал… Даже не знаю что. Просто откуда-то из глубины души пришла фраза: «Неправильно это. Не должно так быть. Все пялятся, а ты возьми да помешай!» И не было сил сопротивляться. Я рассказал о своих переживаниях Марине Витальевне, на что она прижала меня к себе, погладила по голове и сказала: «Ах, если бы все мужики были такими же благородными и правильными…».