Майкл Муркок - Бегство из сумерек: Черный коридор. Кроваво-красная игра.Бегство из сумерек

— Уходи, Пандора! Все кончено! Ты ломаешь жизнь мне и себе!

Мокрая и грязная, она униженно бросилась к его ногам, чего Тэллоу никак не мог ожидать от этой гордячки.

— Ну возьми меня! — запричитала она.

Лодка уже вышла на стремнину и быстро удалялась от берега.

— О Господи, Пандора! — воскликнул он. — Не заставляй меня… Я должен догонять баркас.

— Ефраим, дорогой, я хочу быть с тобой.

Слезы потекли у него по щекам, оставляя поблескивающие полоски. Он учащенно дышал, мысли наскакивали одна на другую, душа была переполнена самыми разными переживаниями, он сейчас не способен был на какое-то решение, только на слова.

Внезапно он сдался, и ему стало стыдно за себя. Он опустился к ней, приподнял ее мокрое тело на руки, сопереживая ее горю. Измученные переживаниями, смятенные, они крепко обнялись — и так и заснули.

Рассвет был зловещим, безоблачным, ярким. Тэллоу чувствовал резь в глазах. Пандора все еще спала неспокойным сном, но вот-вот должна была проснуться. Она вздохнула, еще не решаясь открыть глаза, и на Тэллоу нахлынула жалость к этой женщине. Потом он посмотрел на реку, простиравшуюся здесь до самого горизонта. Впереди замаячило золото. Тэллоу решился. Теперь или никогда.

Он поднял Пандору на руки. Она улыбалась во сне: ей снился он. Он оторвал ее от себя и швырнул — швырнул ее в реку.

Мгновенно придя в себя, она закричала страшным криком.

Маленький городок — чей ты, приятель? Кто здесь тобой владеет? Ты уединенно расположился в небольшой долине, окруженный бастионом надменных сосен, покрытый сетью разбитых грунтовых дорог и зелеными островками прохладных кладбищ. Я стою в твоем центре — в самом тихом месте. Среди маленьких домиков я ищу твоего хозяина. В глубине моего мозга поселилась ночь.

Я останавливаю нетвердо держащегося на ногах мужчину. У него длинное лицо и чувственные губы уголками вниз. Он молча пялится на меня, лишь проблеск мысли в его серых глазах.

— Кто владеет этим городом? — спрашиваю я.

— Люди, — отвечает он. — Горожане.

Я смеюсь шутке, но он даже не улыбается.

— Я серьезно, скажи, кому принадлежит этот городок?

Он пожимает плечами и идет прочь. Я смеюсь и кричу еще громче:

— Кто здесь хозяин, приятель?

Может быть, я не нравлюсь ему?

Что такое человек без настроения? Оно есть даже у спящего.

Я презрительно смеюсь над тем, кто не захотел улыбнуться, и долго смотрю ему в спину, пока он неловкой деревянной походкой идет через мостик из дерева и металла, перекинутый через тихий, переполненный цветами и опавшими листьями ручеек.

Серебристая фляга, наполненная сладостным огнем, приятно холодит руку. Я знаю, что огонь там, внутри, и, подняв флягу, поглощаю его, позволяя и ему поглотить меня. Мы не торопясь уничтожаем друг друга — огонь и я.

Внутренности мои полыхают, ослабшие ноги сводит дрожью, ступни ноют. Не покидай меня, возлюбленная, в это жалкое утро как желанны твои волосы и как нелепы твои насмешки. Не покидай меня, соленый дождь умывает мое холодное лицо. Я опять смеюсь и повторяю слова того человека: «Горожане — люди!» Хо-хо-хо! Но никто не слышит мой смех, если никого нет в этом белоснежном городке, за занавешенными окнами. Где ты, любимая, где ты, насмешница, где твои ноготки, вонзающиеся в мою плоть?

Никто не слышит мой смех, если никого нет за занавешенными окнами этого белого городка. Где ты, любимая, где ты, насмешница, где твои ноготки, вонзающиеся в мою плоть?

Все расплывается перед глазами, словно заволакиваясь каким-то неприятным дымом, я медленно оседаю на булыжную мостовую и жгучая боль, дюйм за дюймом, охватывает мое лицо.

Где же успокоение, которое так жаждешь отыскать в женщине? Почему его никогда нет в фальшивой ее набожности?

Зрение возвращается ко мне, и я смотрю вверх, где весь мир заполнен голубым небом. Потом все сменяется беспокойной лавиной звуков, исходящих от хорошенького, глазастого личика. Вопросы меня раздражают. Вероятно, потому, что я не могу на них ответить. Ни на один. Я улыбаюсь, несмотря на злость, и цинично говорю:

— Неплохое развлечение, неправда ли?

Девушка качает головой, продолжая о чем-то взволнованно говорить. Изящная головка, алые, как кровь, губы — самое яркое пятно на тонком лице.

— Что с вами случилось? Кто вы?

— Это слишком личный вопрос, моя милая, — снисходительно отзываюсь я. — Но я решил не обижаться на это.

— Спасибо, — говорит она. — Вы хотите подняться? Вам нужна помощь?

Еще как нужна, но пока ей лучше про это не знать.

— Я ищу подружку, она пошла в эту сторону, — говорю я. — Может, вы ее знаете? Такая растолстевшая на моей жизни, съевшая мою душу. Ее, должно быть, легко узнать.

— Нет, я не…

— А… хорошо, если вам случится ее встретить, буду весьма признателен, если сообщите мне. Я еще пробуду в этих краях некоторое время. Мне понравился этот город.

Внезапно меня осеняет:

— А может, он вам принадлежит?

— О нет.

— Пожалуйста, извините, если я вас смутил этим вопросом. Лично я возгордился бы, владея таким городом. Как вы думаете, он продается?

— Вам лучше подняться, а то могут арестовать. Вставайте же!

Все-таки это нежелание жителей сообщить, кто хозяин города, меня смутно тревожило. Естественно, купить его мне не по карману — я схитрил, чтобы узнать, кто же им владеет? Не слишком ли эта девица умна для меня? Весьма неутешительно.

— Вы — как подбитая птица, — улыбается она. — Со сломанными крыльями.

Я быстро встаю, отклонив протянутую руку.

— Показывайте дорогу.

Она хмурится, а затем говорит:

— Пожалуй, домой.

И мы идем рядом, она — чуть впереди. Я показываю на небо:

— Вон там облако в форме облака!

Она улыбается, а я приободрен настолько, что готов ее благодарить.

Мы подходим к ее дому; зеленая дверь открывается прямо на улицу, в окнах видны красно-желтые занавески. Каменные стены покрыты белой, начавшей отслаиваться краской. Она достает ключ, вставляет его в большой железный замок и широко распахивает дверь, грациозно приглашая меня войти первым. Я наклоняю голову и прохожу в темную прихожую. Здесь много старинных полированных вещиц — дубовых и латунных, бронзовых лошадок, подсвечников без свечей; пахнет лавандой. Справа от меня лестница, ввинчивающаяся во мрак; ее ступеньки покрыты темно-красным ковром.

На высоких полках стоят вазы с папоротниками. Несколько таких ваз и на подоконнике возле двери.

— Если хотите побриться, то бритва у меня есть, — сообщает она. Ей повезло: я достаточно самокритичен и понимаю, что побриться необходимо, поэтому благодарю ее. Взметнув широкой юбкой, она поднимается по лестнице на верхний этаж, провожая меня в маленькую, пахнущую духами и дезинфицирующим средством, ванную.