Майкл Муркок - Бегство из сумерек: Черный коридор. Кроваво-красная игра.Бегство из сумерек

Экран наполняется людьми, которые двигаются, разговаривают, что-то жуют, садятся в трамваи, любуются природой, целуются, ссорятся…

Райан чувствует, как по щекам ползут слезы, но ему полагается час отдыха, и он получит этот отдых, как бы это ни выглядело.

Пока он стоически превозмогает меланхолию. А в голове привычно стучит: ДЖОЗЕФИНА РАЙАН. СОСТОЯНИЕ В НОРМЕ. РУПЕРТ РАЙАН. АЛЕКСАНДР РАЙАН… СИДНЕЙ РАЙАН… ДЖОН РАЙАН… ИЗАБЕЛЬ РАЙАН… ДЖАНЕТ РАЙАН… ФРЕД МАСТЕРСОН… ДЖЕЙМС ГЕНРИ… ИДА ГЕНРИ… ФЕЛИСИТИ ГЕНРИ…

Перед его мысленным взором проносится вереница лиц людей, которых он когда-то знал. Он представляет их себе, какими они были, прежде чем оказались погруженными в зеленую, как морская вода, жидкость.

Бледные, веснушчатые ладони Джеймса Генри, похожие на обрубки, дрожали; он подался вперед на своем стуле, пристально глядя в лицо Фреда Мастерсона.

— Сделай же что-нибудь, Фред, ну, сделай — вот что я хочу сказать.

Мастерсон холодно посмотрел на него, цинично приподняв тонкие брови.

— Например? — спросил он, выдержав паузу.

Генри сжал ладони и заговорил:

— Общество загрязнено — физически и нравственно. Загрязнено радиоактивностью — нам постоянно твердят, что она на допустимом уровне, хотя мы каждый день видим признаки, что это вовсе не так. Я не могу позволить Иде и Фелисити заводить детей в нашем сегодняшнем мире. И еще хуже — бесконечное развращение самого человека. С каждым днем мы разлагаемся все больше и больше, превращаясь в гнойные мешки, а тем немногим из нас, пытающимся придерживаться старых норм, пытающимся соблюдать приличия, начинают угрожать другие. Угрожают своим разложением, угрожают насилием. Мы живем в безумном мире, Мастерсон, а ты советуешь терпеть…

Рядом с ним сидели обе его жены, усталые, одинаково бледные. Словно у той разделившейся клетки, которая их породила, хватило материала только на одну здоровую женщину, а никак не на двух. Пока Генри говорил, они не сводили с него двух пар бледно-голубых глаз, ловя каждое слово, будто он высказывал их собственные мысли.

Мастерсон не ответил на тираду Джеймса Генри. Он просто глядел по сторонам, словно совершенно устал от этого спора.

Мебель в гостиной Райанов была отодвинута к стенам, чтобы разместить всю компанию, собиравшуюся здесь каждую неделю.

Шторы были опущены, горел свет.

Отдельно от других спиной к окну сидел дядя Райана, Сидней, упрямый худой старик с завитком каштановых волос вокруг лысины. Остальные расселись вдоль стен. Место перед окном, как передний ряд на общественных собраниях, всегда занималось последним.

Фред Мастерсон с женой сидели на софе напротив семейства Генри; Трейси была одета в отлично скроенное черное платье до пола — по нынешней консервативной моде, — и с черной помадой на губах.

Рядом с Мастерсоном сидела первая жена Джона Райана, Изабель — узколицая, безвкусно одетая дама. Слева от Джона устроилась его вторая жена, прелестная Джанет. Райан с Джозефиной расположились у противоположной стены.

Женщины были преимущественно в черных и коричневых одеяниях, мужчины также были одеты в рубашки и брюки темного цвета. Пустая, совсем без украшений, комната имела мрачный вид.

Когда Джеймс Генри и Фред Мастерсон на время умолкли, Райан, размышлявший до того о деталях своего собственного бизнеса, переключился на обсуждаемую проблему и сказал:

— В конце концов, мы всего лишь дискуссионная группа. У нас нет сил и средств, чтобы что-то изменить…

Генри, выкатив зеленые глаза, произнес с напором:

— Разве ты не видишь, Райан, что время для дискуссий практически истекло? Мы живем среди хаоса и только и делаем, что рассуждаем! На собрании в следующем месяце…

— Мы еще не договорились о собрании в следующем месяце, — перебил Мастерсон.

— Будем идиотами, если не договоримся. — Генри возбужденно скрестил ноги. — На собрании в следующем месяце мы должны оказать давление…

Трейси Мастерсон произнесла, страдальчески поморщившись:

— Мне надо сейчас же поехать домой, Фред.

Мастерсон беспомощно посмотрел на нее:

— Потерпи немного…

— Нет… — Трейси нахохлилась. — Нет. Вокруг меня полно людей. Я знаю, все они друзья… Я понимаю, что они не хотят…

— Еще пару минут.

— Нет. Меня словно заперли в сундуке.

Она не могла больше говорить и сидела, опустив глаза и сложив руки на коленях.

Джозефина Райан поднялась и взяла ее за руку:

— Я дам тебе таблетки, и ты сможешь выспаться. Пойдем, дорогая…

И, потянув за руку, увела ее в кухню.

Генри взглянул на Мастерсона.

— Ну что? Ты ведь знаешь, откуда это у твоей жены. Это началось с тех пор, когда ее затерли на той демонстрации против HJ10 на площади Пауэлл. И каждый из нас в любой момент может оказаться в такой ситуации.

С улицы донеслись звуки пения, звон разбитого оконного стекла. Кто-то громко запел.

В спальне пронзительно закричала Трейси.

Фред Мастерсон вскочил и, чуть помедлив, бросился к ней.

Все сидели замерев, прислушиваясь к приближающемуся гулу, а в спальне Трейси кричала с надрывом:

— НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ!

Вошла Джозефина Райан, прислонилась к косяку двери.

— Таблетки скоро подействуют. Не тревожьтесь за нее. Что это за люди на улице?

Никто не ответил.

Трейси опять вскрикнула.

— Кто эти люди на улице? — Джозефина прошла дальше в комнату. — Кто они?

Громкие голоса смолкли, уступив место тому же тонкому, минорному пению, с которого началось шествие.

Теперь Райан и его друзья различали некоторые слова.

— Заприте землю.

— Заприте небо.

— Мы должны быть одни.

— Чужаки, все чужаки должны умереть.

— Мы должны быть одни.

— Одни, одни, одни.

— Заприте страшное, меркнущее небо.

— Пусть нас оставят одних.

— Никаких чужаков, пролетающих в небе.

— Мы должны быть одни.

— Никаких угроз, никаких слез.

— Никаких чужаков среди нас.

— Никаких воров, что приходят по ночам.

— Одни, одни, одни.

— Значит, это они. Патриоты. — Миссис Райан взглянула на остальных. Все молчали.

Пение слышно было прямо под окнами.

Свет погас. Комната погрузилась в полную темноту.

Крики Трейси Мастерсон перешли во всхлипы — лекарство подействовало.

— Чертовски скверные стишки, если только можно… — Дядя Сидней прочистил горло.

В кромешной темноте казалось, что монотонная мелодия звучит отовсюду, заполняя весь объем комнаты.

Внезапно она оборвалась.

Послышался топот бегущих ног и резкие возгласы. Затем жалобный пронзительный крик, похожий на крик закалываемого животного.

Дядя Сидней зашевелился на своем стуле у окна и встал.

— Давайте-ка взглянем, — спокойно произнес он. Его палец лег на кнопку на подоконнике.