Олег Северюхин - В лабиринтах тёмного мира

Стоящая вокруг толпа загудела. Возможно, что нарушитель спокойствия досаждал всем, и возможность наказать его чужими руками была всем приятна и желательна.

Оскорбленный в лучших воровских чувствах соперник дико закричал и бросился на меня с намерением схватить за туловище и повалить, но я остановил его левой рукой и сделал прямой хук в челюсть.

В наступившей тишине было слышно, как звякнули зубы противника, и он упал в нокаут. Подбежавший Толик что-то восторженно мне говорил, показывая горсть маленьких серебряных монет, говоря слово сестерций и таща куда-то за руку.

Я подошел к лежащему противнику, приподнял его голову, потер уши и виски, а парень по моей просьбе принес в пригоршне воды из стоящей поодаль бочки.

Поверженный противник открыл глаза и посмотрел вокруг. Увидев меня, он попытался вырваться, но я приложил свой палец к губам, показывая ему, чтобы он не дергался и жестами показал Толику, чтобы он дал ему пару сестерциев. Нехотя, но парень дал ему два сестерция, и побитый соперник ушел.

Толик купил хлеба, у нас были сворованные финики, и мы неплохо позавтракали. Сейчас самое главное — вписаться в жизнь этого города. Все остальное — мелочи. Я не тот русский, который приехал в Америку и удивляется, что американцы не говорят по-русски, чтобы понимать его.

Русские как-то не понимают, что американцам глубоко наплевать, на каком языке ты говоришь. Если ты не говоришь на языке большинства, то можешь валить туда, куда пожелаешь. Так и я прекрасно понимал, что Рим даже не заметит присутствие и гибель одного чужака, если этот чужак так и останется чужаком.

Не откладывая дело в долгий ящик, я стал изучать латынь самым гениальным способом, которым человек после своего рождения учит родной язык. Я повторял за Толиком слова, которыми он называл те или иные предметы. Я их повторял десятки раз в различных склонениях и падежах и повсюду спрашивал:

— А это что?

Мне отвечали. Я старался понять предмет, чувственно запомнить его вид, вес, предназначение.

Толик был терпеливым учителем, понимая, что судьба связала нас не случайно и что наша встреча — это кооперация двух личностей, способных перевернуть мир.

Я не боялся и не стеснялся учиться. Учиться никогда не поздно. Нет такого возраста и нет таких людей, которые могли бы сказать:

— Все, хватит, я знаю все и мне не нужно ничему учиться.

Даже дряхлому человеку, побитому многими болезнями, нужно учиться жить в условиях этой болезни и достигать при этом возможного комфорта, передвигаясь на костылях или в кресле и принимая то положение, в котором боли не так сильны.

У меня всегда вызывает уважение, когда люди в возрасте за шестьдесят и за семьдесят учатся у своих внуков владению компьютерной техникой и как они бодро ориентируются в бескрайних просторах интернета, не оставаясь безучастными ни к одному страждущему. Этим, конечно, пользуются миллионы мошенников, но их быстро вычисляют и отфильтровывают, составляя сообщество единомышленников и людей одного века.

На выбранной нами для жительства улочке меня уже знали многие, помогая мне в изучении латинского языка. Я говорил, как маленький ребенок, радуясь каждой своей языковой победе, а соседи окликали меня и говорили:

— Эй, Брут, это вещь называется так-то.

Я повторял за ними это слово, а ребятишки бегали за мной толпой, радуясь от возможности побыть учителями взрослого человека. Общение с детьми, постижение языка вместе с ними сделало очень быстрым процесс моей адаптации. Уже через месяц я довольно сносно говорил и мог многое объяснить из того, что мне было нужно.

Однажды мне указали на горох и сказали, что это «цицер» (cicer). Я попробовал и не нашел в нем ничего примечательного. Горох как горох. Одно примечательно — его название «цицер», от которого произошла фамилия древнего оратора — Цицерон. По-нашему — Горохов. Вот скажите, смог бы человек с фамилией Горохов стать знаменитым? Сомневаюсь. Допустим, у Пушкина или Лермонтова была фамилия Горохов. Стали бы они знаменитыми? Однозначно говорю — нет! Или возьмем для примера знаменитых адвокатов дореволюционного времени Кони и Плевако. Представьте их со звучной овощной фамилией Горохов. Разве занесли бы их в скрижали юридической истории? Не занесли.

Зарабатывали мы на драках. Толик был мой импресарио и договаривался о драках с первыми забияками улиц. Такие люди есть везде. Они хотят держать верх, или как говорят — мазу, на своей улице. О времени драки уведомляются жители улицы и начинает работать тотализатор, в котором мой приятель был уже достаточно известным и авторитетным букмекером. Кроме этого, он добывал сведения о тех способах драки, которые обычно применяет мой противник. Так что, на поединок я выходил подготовленным.

К нашей компании прибился и тот человек, который пытался нас ограбить и который получил от меня на колизейских задворках. Он держался несколько в стороне, но Толик говорил, что он останавливает тех, кто пытается нам мстить и как бы защищает со стороны. Любой противник заслуживает уважения, кем бы он ни был, если он не маньяк крови и не насильник.

Спартанские условия жизни и питания совершенно преобразили меня. За этот месяц у меня куда-то исчезли лишние миллиметры жировой прокладки, мышцы стали рельефнее, и сам я стал более подвижным, вспомнив все известные мне приемы самбо, карате и бокса.

На мои драки приходило очень много зрителей. Я научился делать из этого спектакль, принимая удары, которые я мог бы спокойно отбить и закончить драку в течение трех-пяти минут, но от этого пропадает зрелищность и интрига. Умение безболезненно падать и уклоняться от ударов сохраняли мои силы для завершающего удара, который я проводил с блеском, не доводя противника до полной потери здоровья.

Сейчас я расскажу коротко о том, как мы жили в Риме.

Тот, кто «знает» жизнь Рима по американским фильмам, тот с уверенностью может сказать, что он знает и жизнь простых русских людей по условиям жизни русских миллионеров и миллиардеров.

Первое, что нужно знать всем, в Риме была система общественных отхожих мест. Не знаю, как это делалось в русских городах, не нашел свидетельств очевидцев, кроме самоличного обозрения общественных туалетов на старых железнодорожных станциях, но в Риме общественные туалеты были на каждой улице, иначе все стены вечного города были бы в желтых подтеках, а на улицах валялись кучи человеческих испражнений.

Они и так валялись, потому что жители инсул имели обыкновение выливать содержимое своих ночных горшков прямо на улицу, мало заботясь о том, идет там кто-то или нет.

Инсула это «хрущевка», только на римский манер. В инсулах жили малоимущие жители города, которые трудились в центре и не имели времени выезжать за пределы города.