Юлия Морозова - Телохранитель для мессии (Трилогия)

– Не преувеличивайте, уважаемая Апаш, вы еще меня переживете! – На улицу, под дождь, мне не хотелось совершенно. – Все–таки, может, пусть лучше с вами Фашана сходит, прогуляется…

«…Голову свою дурную проветрит – авось там причуд всяких поубавится», – мысленно закончила я про себя предложение.

– Не уважаешь старость, дочка, – начала сокрушаться старуха, несомненно рассчитывая на благодарную публику в лице измаявшегося в ожидании кочевника. – Зубоскалишь над сединами…

Вот ведь старая пройдоха!

Взглянув на помрачневшего Харунака, я благоразумно не стала дослушивать тираду до «попранных предков» и «неблагодарной молодежи», а с обреченным вздохом подобрала брошенную Фашаной сумку и потащилась одеваться.

Поверх халата на плечи весомо лег теплый войлочный плащ с башлыком. Обнажая запястья, обезображенные грубыми, совсем свежими шрамами, задрались коротковатые мне рукава. Поморщившись, я поспешила их одернуть, вовсе не горя желанием лишний раз воспоминать о том, кто оставил эти отметины. Раны зарубцевались буквально на днях, да и то лишь благодаря чудодейственным мазям бабки Апаш.

Кстати, овечий помет наравне с кислым кобыльим молоком был основой для подавляющего числа лекарственных средств у кочевников – хорошо, что сие обстоятельство стало мне известно уже после того, как отпала необходимость в дарстанской народной медицине.

Шаманка взгромоздилась на спину к Харунаку, покорно склонившемуся для своего «оседлания», и скомандовала отбытие. Фашана придержала полог перед «верховой» Апаш, но мстительно попыталась уронить тяжелую кошму на спину мне.

Не получилось. Чтобы приноровиться к каверзам, мне требуется теперь куда меньше времени, чем две недели назад.

…Шли довольно долго. Харунак, обогнув стойбище с запада, направился куда–то далеко «в поля». Под накипью туч окружающий пейзаж увязал в грязно–серой мути вечера, подгоняемого дождливой моросью. Каждый шаг по тропе давался с усилием – его приходилось вырывать у раскисшей почвы. Та отпускала сапоги неохотно, с недовольно сожалеющим чавканьем.

Вскоре к нам присоединились еще трое кочевников. Размытые дождливым вечером фигуры выросли неподалеку, точно из–под земли. Или точнее – из дождя. Я уж было обрадовалась, что сейчас устроюсь на спине одного из новоприбывших не хуже клановой шаманки, но, увы, никто не спешил мне навстречу с таким заманчивым предложением. Возможно, потому что мой вес будет поболе, чем у высушенной годами и степными ветрами старухи. Или, это вероятнее всего, потому что мы уже пришли.

В нос шибанула кислая до горечи вонь, щедро приправленная сладковатым навозным душком. Стараясь глубоко не вдыхать, смаргивая с ресниц слезы пополам с набегавшими дождевыми каплями, я попыталась осмотреться.

Толку от натянутого второпях на четырех кольях навеса посреди чистого поля было немного – ветер почти беспрепятственно закидывал под него ведра воды. Сберегаемый между двумя кочевниками факел плевался и возмущенно фыркал в ответ на происки погоды. Проку от него было столько же, сколько и от навеса, однако на то, чтобы от увиденного к горлу подкатил душащий ком тошноты, освещения хватило.

Харунак присел, и шаманка, кряхтя, сползла с его спины в грязь, чудом не наступив на разбросанные рядом с лошадиным трупом внутренности вперемешку со слизью.

– Трехлетка еще с утра от табуна отбилась. Поискали вот… нашли, – дал несколько путаные разъяснения к происходящему низенький крепенький мужчина, державший факел. – Так я сразу сказал – не напрасно проливает слезы Великое Небо. Беда случилась. Апаш–амай звать надо.

«Пророк, однако». Да уж, тут трудно ошибиться в прогнозах…

Земля в ошметках точно перекрученных через мясорубку кишок была взрыта беснующимся в мучительной агонии животным. Металлический привкус чужой Силы вместе с дождевым холодком льнул к коже. Не просто чужой – нечеловеческий. Я долго пыталась ухватить плавающее на краю сознания определение магического следа.

Железо?.. Ржа?.. Нет, не получается с ходу определить.

Удрученно прицокивая, шаманка с осторожностью обошла труп и нависла над развороченным брюхом.

– Дочка, давай сюда сумку. Смотреть будем, кто пришел. – Тяжелый хриплый вздох. – Хотя чего уж тут, понятно, что углядим…

Лямка тотчас соскользнула с моего плеча, кожаное днище сумки с хлюпом впечаталось в грязь. Сухонькие старушечьи руки нырнули в матерчатое нутро, доставая оттуда набитый до отказа мешочек. Распустив стягивающий по горловине шнурок, Апаш, не скупясь, сыпанула порошкообразным содержимым на мертвую Лошадь. Вопреки ожиданиям порошок не осел на шкуре серыми комками, а покрыл ее равномерным беловатым, чуть светящимся налетом. Он приобретал заметно рыжий оттенок на искромсанном животе.

– Подсветите–ка мне, старой.

Засмотревшись на страшные раны, не задумываясь, я сгенерировала светляк и сама себе удивилась – никогда еще прежде пользование Силой не давалось мне столь легко, можно даже сказать, естественно.

Кто–то неподалеку шумно выдохнул. Обернувшись на звук, я напоролась сразу на два подозрительных, на грани враждебности взгляда и с опозданием сообразила, что Апаш просила просто поднести факел поближе.

Вот идиотка!

«Кто именно?» Не шаманка, понятное дело, я. Удружила сама себе, ничего не скажешь! Сдала со всеми потрохами.

Сгусток света меж тем поднялся над нашими головами и завис почти под самым тентом. Налет на шкуре замерцал, рыжие провалы на нем налились красной медью, задвигались, складываясь в причудливую руну. Она на мгновение вспыхнула и потухла. Вместе с ней погасла и сверкнувшая в моей голове примерно на то же время догадка.

Апаш же, видимо узнав все, что было нужно, потеряла к трупу всякий интерес. Шаманка сунула мешочек обратно в сумку, указала мне на нее – мол, возьми – и заковыляла в сторону Харунака.

– Неси туда, где взял, сынок, – ворчливо приказала старуха.

Кочевник вновь смиренно нагнулся. Мужчины молчали – то ли традиция не позволяла задавать шаманке прямые вопросы, то ли еще что. Лишь я, мучимая зверским любопытством, решилась подать голос:

– Что это такое было–то?

– Жиз Тарнык в Шарип–тош–Агай за данью наведалась, – пропыхтела старая Апаш, взбираясь на спину к Харунаку. – Жизнями возьмет, слезами да горем. А может, и еще чем.

Кочевники вздрогнули, как по команде, и хором помянули «Великое Небо» и какую–то дальнюю родню «шелудивого пса и одноглазого шайтана» – видимо, про пожаловавшую в клан нечисть им уже приходилось слышать. В отличие от меня.