Марк Лоуренс - Принц шутов

На западе солнце опустилось к высоким пикам в снежных шапках, небо окрасилось багрянцем.

Снорри ухмыльнулся, глаза его снова были ясными и бледно-голубыми, ветер трепал угольно-черные волосы у него на шее. В смерти он видел освобождение. У него слишком многое отняли. Конечно, сдаваться он не будет, но его явно радует мысль о безнадежности противостояния. Я тоже ухмыльнулся — а что еще оставалось делать? Разве что уползти.

Ветер доносил слабые звуки со стороны карабкающейся по скалам погони. Камни выскальзывали из-под сапог, бряцало оружие, были слышны ругательства, обращенные друг к другу и к мирозданию. Я потрогал лодыжку и едва не прикусил язык. Я скорее ее потянул, чем сломал. Я сделал несколько шагов, почти не опираясь на нее, и снова встал спиной к скале, едва не вырубившись от боли. Возможно, я смог бы допрыгать и подальше, подгоняемый ужасом, но тогда меня быстро поймают, и Снорри рядом не будет. Когда он падет, на мне можно будет ставить крест.

Я подумал, что нужно найти подходящее место. Я запрыгал вокруг валуна, пытаясь вспомнить последние мгновения в обществе Лизы де Вир. Шаги зазвучали на узкой дорожке, ведущей к булыжнику. Падение было самым малым поводом для беспокойства, но они об этом еще не догадывались. Я скорчился и сжал зубы, глядя из-за валуна и ожидая их появления. Мог бы и обмочиться, но горный воздух способствует обезвоживанию.

Первым показался Дараб Войр, такой, каким я помнил его по таверне, — лысый, чернявый, весь в ритуальных шрамах, капли пота блестели на его темной коже. Снорри он так и не заметил. Топор норсийца описал дугу параллельно скале, когда Дараб приблизился. Я всегда думал, что голова — достаточно твердый предмет, но когда топор Снорри прошел сквозь наемника, это мнение пришлось пересмотреть. Лезвие вошло в череп Дараба с затылка, ближе к макушке, и вышло под подбородком. Лицо этого типа буквально вздулось; казалось, что голова его расходится вширь, и он повалился вперед без крика или малейших признаков протеста, и скалы увлажнились его кровью.

И тут Снорри заревел, да так, что слон Тэпрута замер бы в изумлении, но ужас был не в этом. Ужас был в том, что рев был исполнен чистой беспримесной радости. Он больше не ждал чьего бы то ни было появления, просто обогнул скалу, всадил топор в голову следующего наемника и размазал того по скале. Потом он побежал — да-да, побежал, раздавая быстрые короткие удары, словно его топор был рапирой, легкой, как ивовый прутик. Два, три, четыре человека разлетелись — кто-то упал в пропасть, кто-то налетел на скалу, и в каждом была дыра величиной с кулак.

Где-то, где я его уже не видел, Снорри остановился и принялся декламировать, причем не боевую песнь норсийцев, а древние стихи из «Римских сказаний»:

Еще один всхрап, удар металла о камень, стук падающих тел.

Чертов варвар! Он наслаждался этим безумием! Вообразил себя Горацием на узком мосту перед воротами Рима, удерживающим целую армию этрусков! Я пополз прочь. Нас убивает стыд. Это якорь, самая тяжелая ноша, которую можно унести с поля битвы. К счастью, от преизбытка стыдливости я никогда не страдал. Однако же, когда Снорри продолжил декламировать свою эпопею, мне стало интересно, сможет ли он вот так держаться до бесконечности. Если у них с собой нет луков… Разумеется, если этот Эдрис хоть чего-то стоит как вожак, он должен был обеспечить прикрытие с флангов. Ни один человек не устоит против множества противников, наступающих с двух сторон. Я мог бы прикрыть…

— Привет. Что это у нас тут?

Я поднял голову и встретился взглядом с бледными выпученными глазами Мигана — второго спутника Эдриса, которого видел прошлой ночью. Закатное солнце заливало его кровавыми отсветами. В таверне он показался мне человеком, с которым я бы ни за что не хотел повстречаться в темном переулке. Подобно Джону Резчику, он выглядел тем, кто держится обособленно и глядит на других словно из-за решетки исповедальни. Из таких получаются хорошие палачи.

За плечом Мигана стоял седеющий вояка грозного вида, державший наготове длинный меч. Возможно, по уступам карабкались еще люди, посланные, чтобы окружить нас. Миган и я моргали, глядя друг на друга, при этом я стоял на четвереньках, а он наклонился вперед, словно собираясь меня о чем-то спросить.

Что бы вы ни делали в опасной ситуации, делайте это быстро. Очень быстро. Я всегда следовал этому принципу, потому что, если вы трус, совсем не значит, что в этом нельзя стремиться к совершенству. Мой отец побуждал меня преуспеть во всем. Успех по части трусости — это умение вовремя смыться. А если надо удирать быстро, стоит бежать прямо в том направлении, в котором вы сейчас смотрите.

«Уууф!» — только и смог сказать Миган, когда я налетел на него, и то он сказал это, потому что надо было быстро прочистить легкие. Я бросился вперед, оттолкнувшись здоровой ногой, и двинул мелкого ублюдка плечом. В таких случаях весьма выгодно быть большим ублюдком. Человек у него за спиной пошатнулся и рухнул.

Единственное, что хорошо в падении с горы — по крайней мере, когда падаешь не ты сам, — это практически гарантированный удар головой об камень. Миган не проявлял желания встать. Другой мужик шмякнулся на задницу и живенько вскочил, ругаясь. Мы оба смотрели на блестящее лезвие моего меча, оказавшегося как раз между нами, — за рукоять держался я, а острие застряло у него между ребрами. Сам не помню, когда это я успел его всадить, не говоря уже о том, чтобы нацелиться.

— Прости.

Не спрашивайте, с чего я вдруг извинился. В пылу сражения я проигнорировал жалобы больной лодыжки и поспешил мимо, высвободив клинок с тошнотворным хлюпающим звуком и скрежетом стали о кость. Впереди через валуны карабкались другие наемники, и я быстро развернулся на здоровой ноге, а потом торопливо захромал обратно в засаду, где последний раз видел Снорри.

Я столкнулся с ним — он шел навстречу. Точнее, я рухнул наземь, когда норсиец выскочил из-за угла, весь в крови, подняв топор так, что лезвие находилось рядом с ухом, а рукоять — на груди. Его молчаливая целеустремленность ужасала — а потом он внезапно проревел свой боевой клич, и я подумал, что лучше бы он молчал. Мгновение спустя до меня дошло, что он кричит: «Сзади!»

Четверо наемников были позади меня, на таком расстоянии, что, наверно, можно было достать клинком. Снорри кинулся на них, не заботясь ни о чьей безопасности, включая нашу собственную. Он описал топором дугу, и лезвие погрузилось в грудь нападающего в районе солнечного сплетения, сокрушая позвоночник. Другого, здоровенного дядьку, он толкнул плечом, сбил с ног и приложил об острый выступ скалы. Третий бросился на Снорри, но каким-то образом гигант извернулся и вышел из боя — меч наемника попал ему между локтем и грудной клеткой. Снорри, все еще поворачиваясь, зажал оружие под мышкой и вырвал из рук атакующего. Последний из четверых припер его к стенке. Топор застрял в одном противнике, с другим он намертво сцепился и стоял, открытый удару копья.