Марк Лоуренс - Принц шутов

— Мффгл.

Мертвый копейщик попытался заговорить, а потом напал на меня. У него вся плоть была искромсана, а челюсть раскроена, что не способствовало хорошей дикции.

— Помогите!

Я попробовал прибавить громкость и, полагая, что меня сейчас опять начнут душить, схватил существо за запястья. Оно оказалось невероятно сильным, а горелая плоть рвалась и расползалась под моими руками.

Прямо за головой нападающего я увидел, как Снорри рубит раздавленный труп — он не столько отрубил голову, сколько разнес шею двумя быстрыми ударами. Со вторым ударом мой противник претерпел пугающие изменения — силы его умножились, он свел на нет все мои попытки сопротивляться и сомкнул руки на моей покрытой синяками шее.

Рассеченное лицо оказалось совсем рядом с моим, сочащееся кровью, с языком, дрожащим над разбитыми зубами, и глазами, разумными до отвращения. В нескольких метрах от нас Снорри обеими руками схватил последнего противника за голову и с громким ругательством оттянул ее от своего бока. Это потребовало всех его сил — тот мертвяк тоже стал сильнее, и в окровавленном рту остались лохмотья плоти. Снорри пнул его коленом в лицо и отбросил, потом поднял огромный камень, вознамерившись обрушить на голову мертвяка.

И опять, словно трупы соединяла какая-то таинственная сила, которая теперь хлынула в последний оставшийся сосуд, силы моего врага удвоились. Он встал и легко поднял меня. Вообще-то он должен был сломать мне шею, но, хоть мощь его возросла, хватка ослабла.

Я посмотрел вниз: там, где мои пальцы смыкались на его запястьях, струился ослепительный свет. Белый жар солнца пустыни тек по моим рукам, кости проступали тенями под розовой дымкой сосудов и живой плоти. Мертвяк поджаривался там, где я касался его. Жир пузырился, плоть обугливалась, обнажая сухожилия, которые тут же съеживались и рассыпались.

Я был в таком шоке, что едва не выпустил тварь.

Снорри подбежал, держа наготове топор. Он крутанул его, собираясь обрушить на голову чудища, но то каким-то образом успело убрать одну руку с моего горла и перехватить оружие. Рукоять столкнулась с его ладонью с глухим деревянным стуком. Снорри попробовал вырвать топор, но только протащил мертвеца несколько метров — и меня тоже, все еще сжатого мертвыми пальцами, — да только ничего не смог сделать.

Норсиец остановился, сдвинул руку к концу топорища и использовал оружие как рычаг. Громко хрустнули кости, подались сухожилия, плоть надорвалась. Оставив свой топор в сломанной руке, Снорри бросил врага наземь и продолжил крушить ухмыляющуюся рожу большим обломком скалы.

Я освободился и попытался дышать. Рука, что душила меня, теперь держалась на двух обугленных костях, торчащих из предплечья мертвеца. Даже теперь я не мог перевести дыхание. Я провалился в бессознательное состояние, весьма абстрактно размышляя о том, что, оказывается, в человеческом предплечье две кости, а я-то и не знал.

— Просыпайся.

Не хочу.

— Проснись же!

На этот раз требование сопровождалось шлепком — но, возможно, так было и в первый раз.

Не дай боже, я все еще на этой гребаной горе!

В горло словно напихали ежевичных веток, грудь болела.

— Живо!

Я открыл один глаз. Солнце уже зашло, но на небе виднелись отсветы дня. С гор потянуло холодом. Черт! Я все еще в горах.

— Вашу ж мать!

Слова выскочили из меня тонкими щепками. Снорри опустил мою голову на мешок и отодвинулся.

— Что ты делаешь?

Нет ответа. Я сдался и позволил воздуху ворваться в мои легкие. Перед лицом возникла обугленная рука, и я заорал, отпрянул — и сообразил, что она, вообще-то, моя. Я сел и принялся снимать с ладони клочья почерневшей кожи, все еще сам себе не веря. Естественно, кожа была не моей, а того мертвяка, что пытался меня прикончить. Клочья кожи, то влажные, то сухие до хруста, падали среди камней, слишком тяжелые, чтобы их унес ветер. Воспоминания о нападении были столь же обрывочны и неприятны. Пытался заставить себя не думать об этом — не помогло. Я все еще видел, как из-под моей руки сочится свет, слепящий, не дающий тепла. Вот как оно горело и не давало жара, а?

— Что ты делаешь?

Может, Снорри удастся меня отвлечь. На этот раз я говорил громче, и он поднял глаза.

— Рану прочищаю. Эта хрень укусила меня.

Я видел следы зубов у него над бедром.

— Рана от меча посерьезнее будет.

Алая борозда пересекала пресс.

— Укусы — это грязные раны. Лучше быть проткнутым мечом, чем укушенным собакой.

Снорри снова сжал поврежденную плоть, и по ремню потекла кровь. Он поморщился, потянулся за флягой и полил рану.

— Да что такое вообще случилось?

Я не жаждал узнать, но язык мой придерживался другого мнения.

— Некромантия. — Снорри достал из заплечного мешка иголку с ниткой, которыми, должно быть, обзавелся в цирке. И то и другое было покрыто оранжевой пастой — должно быть, это языческий способ очистить рану от дурных соков. — Никаких нерожденных, но сильная некромантия, возвращающая еще совсем свежих мертвецов. — Еще стежок. У меня сердце в пятки ушло. — А некроманта здесь даже не было! — Он покачал головой, потом кивнул куда-то за спиной у меня. — Полагаю, наш друг знает больше.

— А, чтоб его!

Я повернул голову, и тут же вынужден был вспомнить, какая жуть творится у меня в горле, — словно стекла толченого наглотался. Я медленно развернул все тело, стараясь смотреть строго вперед, — и наконец увидел Мигана, чьи белесые глаза пялились на меня поверх кляпа из драной тряпки. Снорри связал его по рукам и ногам и посадил спиной к валуну. Слюна текла по щетине на подбородке, руки дрожали — то ли от страха, то ли от холода, то ли по обеим причинам сразу.

— И как ты собираешься его разговорить? — спросил я.

— Наверно, побью.

Снорри оторвался от шитья. Игла казалась абсурдно маленькой в его лапище — и в то же время больше и острее чего-либо, что я был готов протолкнуть сквозь собственную плоть.

Я потянул носом. Здесь воняло смертью, и даже ветер не мог очистить воздух в этом проклятом месте.

— Эдрис!

От воспоминания меня словно холодной водой окатило. Я потянулся за мечом — и не нашел его.

— Ушел. — В голосе Снорри чувствовалось легкое разочарование. — Тела, которые мы сбросили вниз, снова поднялись и распугали его ребят. Я сам видел.

— Черт! Мало нам этих мертвяков!

Лучше уж Эдрис, чем ухмыляющиеся трупы, отказывающиеся лежать смирно и испытывающие нездоровую склонность к удушению меня.

Снорри кивнул, наклонил голову, чтобы перекусить нитку, и сплюнул.

— Они не умеют лазать по горам. И при жизни-то не особо в этом блистали. А?

Он помотал головой.

Я не испытывал большого желания смотреть вниз и любоваться на их лица, уставившиеся на меня, на ободранные пальцы, цепляющиеся за скалы, соскальзывающие и снова цепляющиеся. Я помнил, как эти глаза глядели на меня, а руки душили. Едва не стошнило при одной мысли об этом. Из глаз мертвяков на меня смотрело что-то другое, куда хуже того, что смотрело из них все предыдущие годы.