Александр Меньшов - Бледное солнце Сиверии

Крепкая же зараза, — чуть скривился Лузга. — Аж в голову стукнула.

Сорок шесть лет и всё Лузга да Лузга… Одни прозвища у нас у наёмников: Кабан, Зуб, Трутень… Лузга.

Тьфу, ты! Аж противно! Не человек, а шавка подзаборная. Это в молодости казалось крутым: и кличка, и прозвище, лишь бы пострашнее. А сейчас совсем наоборот: кого буду вспоминать, как называть? Лузгой? Никто ведь не вспомнит, что он Прохор. Да и кто вспомнит-то?

«Карьера» последнего началась, как только он в таверне вполне намеренно убил своего… второго по счёту человека. Лузга тогда был стройнее, да и волос на голове было побольше. К этому времени у него уже сложилась своя «философия»: в этом мире правит только сильный духом и телом. И если тебе чего-то не достаёт, то иди и возьми это у другого.

Бор снова вытянул флягу и жестом испросил у Фрола и Лузги об их желании выпить ещё по одной.

— Давай, — махнул наёмник.

Сегодня он сам себе разрешил это дело. Пить, так пить.

Хмель быстро всасывался в кровь, пробуждая в голове старые позабытые образы.

— Раньше всё было иначе. Вся Кания жила иначе, — сказал Лузга.

Это было неожиданно даже для него самого. Он поначалу даже не понял, что сказал это вслух.

Фрол чуть удивился: «Вот не думалось и не представлялось, что Лузга способен на такие «лирические» отступления».

— У нас по вечерам на улицах играла музыка…

Наёмник уставился на языки пламени. Перед его глазами проносились танцующие люди, слышался веселый смех… Там, в этом позабытом мире, было хорошо. А ещё оттуда веяло какой-то умиротворённостью.

Тогда все были добрее, моложе… А ещё действительно много танцевали.

— Не знаю, как другим, но мне нравилось, — глаза Лузги затянуло странная поволока.

Сейчас он вдруг видел своих отца и мать, ещё совсем-совсем молодыми, и тоже весёлыми.

— Сосед напротив делал «петушков» на палочке. Они у него всегда получались необычайно сладкими. Я пробовал и у других, но у старого Ерёмы они были лучше всех. Да и больше, чем у других… Он был совсем не жадный. А по праздникам… да и просто так, возьмёт и от щедрот своих протянет мне «петушка»…

Лузга улыбнулся так, как это делает человек, вдруг вспомнивший нечто приятное. Не весёлое, а просто приятное.

— Липовая улица, — сказал он. — Мы жили на Липовой улице. Она тянулась до самых Пивных ворот. Такой красивой улицы не было во всём городке… Я и лип таких нигде больше не встречал…. А как там хорошо было гулять. Ульяна… Милая девчонка… озорная…

Улыбка Лузги стала глупой, но счастливой.

Женщин у него было предостаточно. Но не было ни одной такой, как Ульяна. Даже похожей…

Лузга поднял взгляд к тёмно-серому небу.

Есть такие женщины, что даются раз в жизни… Один раз. Больше подобных шансов нет, и не будет. Коли упустил — пеняй на себя.

Лузга не позволял себе ни разу вспомнить об Ульяне. Ни разу! Он гнал эти воспоминания прочь, выжигал из дальних уголочков памяти… А сегодня что-то случилось. Сегодня выяснилось, что ни одно из тех волшебных минут не пропало.

Конечно, всё вспоминалось в контексте… Ликёр, к примеру. Он сразу породил тысячи мгновений, мельчайших деталей… Улыбка, ямочки на щеках, родинка на левой скуле… жемчужины зубов… влажный язык, проникший в его рот…

О, Сарн!

Глаза пекли неимоверно. Откуда-то изнутри хлынула такая боль… Лузга еле-еле сдержался, чтобы не зареветь медведем. Хорошо, что никто не приметил выступивших слёз.

Бор щедро налил зубровки. Экспедитор с каждым словом Лузги лишь мрачнел. Он упёрся взглядом себе под ноги и молчал. И ещё пил.

— Кания была другой… Ей-ей другой! Я вам в этом клянусь, — Лузга посмотрел на Бора, потом на свою железную кружку. Он втянул носом запах зубровки и заметил: — А дальше, как идти к дому барышника Гудова, была старая винокурня… Красные ворота, оббитые медными единорогами. Очень красивые… Там мне довелось как-то пробовать ликёр… Божественный напиток. Ох, и вкуснотища!

Лузга вдруг замолчал, долго глядя на дно кружки. Его лицо вдруг посерело, глаза стали такими же колючими, как и всегда.

Он никак не мог взять в толк, отчего он, в сущности, не такая уж и поганая личность, умудрился стать наёмником у другого, возможно, тоже не плохого человека (тут, как посмотреть).

Обстоятельства? Почему именно так сложилась судьба? Кто или что виновато в том? А главное, зачем именно так всё произошло? Кому это надо?..

Лузга, или Прохор Власьев, был сыном счетовода, служившего у барышника Курилова в небольшом городке Старая Липа, что в Белокричевском уезде на древнем аллоде Великого Мага Клемента — Горуре.

Родословной похвастаться Прохор не мог, поскольку все его предки большей частью крестьянствовали на близлежащих землях. Однако же все они были людьми честными, добропорядочными и тем весьма гордились.

В памяти у Лузги навсегда осталось то, что и его отец, и его тихая заботливая мать, всю жизнь тяжело трудились. Лишней копейки в доме не было, но семья не голодала.

Вырос Прохор достаточно грамотным, и ко всему прочему был послушным и усердным малым. Отец прочил ему тёплое местечко у какого-то купца из соседнего квартала. Будущее уже было расписано до самой старости: честная работа, потом (всё зависит от усердия) и свой домик (небольшой, но уютный). Следующий шаг, как водится, добропорядочная жена и трое или четверо детей…

Надо сказать, что Старая Липа был городком со строгими благочинными нравами. Все его жители, словно посуда на полках: у каждого своё место, своя жизнь. Никто не скачет вверх, и мало кто падает вниз. Все сословия на своих насестах: дворяне, купечество, разночинцы, мещане и прочие, прочие, прочие…

Ульяна… Да, действительно милая озорная девчушка. Дочка бывшего полковника, а ныне именитого гражданина города — Топоркова Кирилла Афанасьевича.

Было начало лета. Вечером в городе становилось по-праздничному весело и шумно. На Брашной площади только-только установили помост для танцев. Обычно его сооружали именно к лету. Как раз и дни становятся длиннее, и горожане начинают дольше гулять.

Девушка стояла сама, подружки где-то затерялись среди многочисленных лавок. Прохор сразу выделил её из толпы.

Во-первых, она сильно контрастировала на всеобщем фоне. В тот момент Прохор сравнил Ульяну с цветком, одиноко растущем среди сухой блёклой травы в бескрайней степи. А во-вторых… во-вторых, такой нежной и беззащитной красоты он ещё никогда не видел. Как всякого мужчину его просто тянуло «спасти и защитить» этот чудо-цветок.

Он смотрел на неё во все глаза, отчего девушка смущённо улыбнулась. Её носик смешно сморщился.

— Ты так глядишь на меня, — сказала она Прохору, — что скоро прожжёшь дыру в платье.

Смех Ульяны был звонким, как у маленького колокольчика…