Александр Меньшов - Бледное солнце Сиверии

Скрипнула дверь и на крыльцо высокой избы вышел длинноусый безбородый человек в богатом кафтане. Его взгляд сразу наткнулся наше сборище.

— Эй, Лешук, что там за человек такой? — громко крикнул усатый.

В его фигуре узнавалось молотовская стать. Видно, это и был Ефим.

Тот, кого назвали Лешуком, низкорослый толстопузый человек с руками-ухватами, нехотя повернулся на месте. Он не стал кричать в ответ, а медленно пошёл навстречу купцу.

Несколько минут они о чём-то переговаривались. Со стороны мне вдруг показалось, что как будто не Лешук даёт ответ, а Молотов извиняется. Словно потревожил столь занятого человека. Жаль, что громила стоял ко мне спиной, и не мог видеть его лицо.

Всё это время, я держал руку на гарде, ежесекундно ожидая подлого нападения со стороны этих весьма недобрых парней.

Ефим устало потёр переносицу. Тот, кто его близко знал, наверняка уже понял, что купец в скверном расположении духа. Обычно подобное потирание переносицы указывало на то, что Ефим пытается скрыть те эмоции, которые, по его мнению, сейчас отражаются на его лице.

На самом деле, там ничего не отражалось. Привычка играть «уставшего человека» дала свои плоды, и никто из чужих не догадывался, что на самом деле творится в душе у этого человека.

Купец вдруг обошёл стоявшего на пути Лешука, так и не дослушав его речь. Несколько широких шагов и он подошёл к нам.

— Как зовут?

— Сверр. Я на брата вашего работаю. Плоты сопровождал…

— А-а, это о тебе мне вчера парни рассказывали! — как-то обрадовано сказал Ефим. И, обращаясь к громилам, сказал: — Свободны, это ко мне.

Ушли те не сразу, несколько секунд глядя то на Лешука (видно ихнего предводителя), то на купца. Когда мы остались одни, Ефим вдруг изменился в лице и строго спросил:

— Так как твоё настоящее имя, Сверр? Только честно, прошу!

— Бор.

— Нихаз тебя дери! — прошипел Ефим.

Его лицо нахмурилось, усы, словно змеи, зашевелились сами собой.

— Плохо! Очень плохо! О тебе тут уже прекрасно знают! И ждут с «превеликой радостью»!

— Кто ждёт?

Ефим не ответил. Он повернулся и решительно направился к себе в хоромы. Поняв, что он зовёт таким образом идти за собой, я отправился следом. Когда мы очутились в небольшой комнатке на втором этаже, Молотов сел на лавку, закинул ногу на ногу вернулся к разговору:

— Помнишь, раньше бабки в детстве нам сказывали: «Слухом земля полнится».

Я кивнул, присаживаясь рядом.

— Значит, у брата сейчас служишь? А он, поди, и не догадывается кто ты.

— Да объяснись нормально, что за загадки!

— Успокойся, не враг я тебе. Наша семья в беде… Поверь, всё случилось не по нашей воле… Вернее… Запутался и тебя запутал.

Молотов резко встал и зашагал взад-вперёд. Его длинная фигура делал его похожим на цаплю. В сравнении с Демьяном, он казался гораздо выше и шире в костях.

— Наш младший брат, Касьян, в заложниках. Потому нам…. нашей семье приходится крутиться, снабжать деньгами, в общем, всячески способствовать…

— Кому? — не выдержал я.

— Мятежникам, — резко ответил Ефим и остановился. — Вон те ребятки, что тебя встретили… Это — наёмники. Бунтари! Следят за мной. Всё присматривают.

Тут словно доказывая его слова, отворилась дверь, и в светёлку вошёл Лешук.

— Что тебе? — повернулся к нему Ефим.

Секунду-другую наёмник глядел на нас исподлобья.

— Пошептаться надо, — пробурчал он.

— Хорошо, сейчас закончу с… посланцем от брата и пошепчемся. А сейчас обожди за дверью.

Лешук кивнул и вышел.

— Видишь, — прошептал Ефим. — Второго дня гонец прибыл из столицы с письмом для них. Я его читал… Видно, много кого ты там, в Светолесье, допёк. Дают полное твоё описание, мол, такого-то роста, такого-то сложения и прочее, и прочее. И предписывают при появлении в Гравстейне… и откуда только узнали?

— Случайность, — пожал я в ответ плечами.

— В общем, приказывают тебя… убить. А все бумаги, которые будут найдены, немедленно доставить на «Валир» капитану Крюкову.

— Ну, теперь мне ясно, откуда ноги растут… И что делать?

— Что делать? Сам не знаю. Пока прикидывайся этим… забыл…

— Сверром.

— Вот-вот, ты Сверр от моего брата Демьяна. Где остановился?

— У матушек Глазастиков.

— А… знаю… Хорошо, пусть так. И, будь осторожен.

Дверь снова открылась.

— Слышь, Лешук, — задорно сказал Ефим. — Зайди на минутку. У нас тут дело такое…

Наёмник не преминул заскочить.

— Говорю, водяники совсем распоясались, — как бы продолжал разговор Ефим. — Тут Сверр такое рассказал!

Лешук недоверчиво посмотрел на меня.

— Надо что-то решать с этими дикарями. Ты как думаешь?

— Надо, — кивнул головой наёмник.

— Может, возьмёшь своих людей, да отправитесь на Старый утёс…

— Что? — глаза у Лешука округлились. Он явно испугался. — А кто будет людей от орков оберегать? Не приведи Сарн, конечно, такого, но вдруг они попрут сюда, в слободку, что тогда?

— Страшно умереть, да? — усмехнулся купец.

— А тебе, Ефим Савватеич, не страшно разве? — Лешук напрягся, вылупив свои огромные глаза на купца. На его шее вздулись тёмные жилы.

Молотов не ответил. Его взгляд и взгляд наёмника встретились. На какую-то секунду глаза Ефима потухли, наполняя его разум воспоминаниями.

Был вечер. Большая семья ужинала за огромным дубовым столом, который Ефим заказал у известного мастера.

Поначалу так и было, и ведь всё как всегда. Ефим любил подобные моменты, чувствуя некую гордость за то, что у него дела идут хорошо, что у него столько будущих потомков, пожалуй, единственного из всех Молотовых. Ведь, каждый сын, или дочь, в будущем приведут по несколько внуков, те тоже нарожают детей, и семья со звучной фамилией Молотовых разрастётся, заняв не менее важное положение, чем представители благородных семейств. Ефим это видел так явственно, что просто уверовал, как в некую непреложную аксиому.

Но сегодня он был несколько рассеян, хотя только-только заключил преотличную сделку с одним купцом из Светолесья. И, как полагается, эту сделку чуть обмыли. Но выпили немного, так, чтобы повеселей стало. Но вот беда, то, что казалось таким приятным и радостным каких-то полчаса назад, теперь виделось неким мрачным пятном, яростно терзающим душу.

Почему? Что не так? — вопрошал Ефим, и не находил ответа.

Мысли закружились в водовороте. Думалось о детях, о семье, о проблемах, о братьях, сестрах в Новограде. Потом мысли спутались и заскакали зайцами, вызывая то одно неприятное воспоминание, то другое. Ефим даже не заметил, что уже перестал зачерпывать ложкой из тарелки, купленной на ярмарке в Умойре (тамошний фарфор да в купе с росписью в велико-постоловском стиле — это нечто; не у всех в столице подобную посуду найдёшь), и сидит с остекленевшим взглядом пустых глаз.