Андрэ Нортон - Победа на Янусе

Однако ветер и погода отнюдь не собирались поддерживать условия «мирного договора». Над вершинами гор ветер устроил кошачий концерт, равный по силе вою по меньшей мере полудюжины ищеек трогов. И терранцы в своем крохотном убежище слышали не только громоподобный рев яростной бури, но ощущали сильную вибрацию, точно вот-вот наступит землетрясение. По-видимому, волны вырвались на берег и достигали их скалы, и только благодаря этой природной преграде беглецы оставались в безопасности. Они прижались друг к другу плечами и даже не разговаривали, что было бы совершенно бесполезно из-за жуткого рева вокруг.

Последняя янтарная вспышка на небе внезапно исчезла с быстротой задернутой шторы. Они знали, что на Колдуне ночь наступает сразу, минуя сумерки, но сейчас им показалось, что тьма буквально обрушилась на них. Росомахи свернулись в своей маленькой спасительной «гавани», время от времени жалобно поскуливая. Шенн гладил их по жесткой шерсти, стараясь успокоить и внушить им уверенность в безопасности, которую не испытывал сам. Никогда еще, пребывая на твердой земле, он не ощущал такого сильного ужаса от разгулявшейся стихии. Природа словно сошла с ума, и силы всего человечества, вместе взятого, в эти мгновения были ничем против нее.

Они с Торвальдом потеряли чувство времени. Вокруг царила кромешная тьма, неистово завывал ветер, а на их головы обрушился холодный соленый дождь. Костер вскоре потух, холод и тьма охватили их скрюченные тела, поэтому им пришлось встать и обнять друг друга, чтобы согреться. Так они и стояли, чувствуя, как горячая кровь стремительно бежит по венам каждого из них.

Чуть позднее ветер постепенно стих, дождь перестал лупить, как пули из автомата, поливая их хлипкое убежище, и только тогда им удалось провалиться в тяжелый сон без сновидений.

Красно-пурпурный череп… а из глазниц вылетают… а потом влетают обратно… Что? Шенн, спотыкаясь, брел по какой-то неустойчивой поверхности, проваливающейся под его весом, как плот во время их речного путешествия. Он подошел ближе к огромной голове и теперь смог разглядеть волны, заливающие нижнюю челюсть чудовищного черепа, попадая внутрь этой жуткой пасти сквозь провалы на месте отсутствующих зубов… которые в действительности были выломанными зубами-скалами… Создавалось впечатление, что череп постоянно пьет морскую воду. Чтобы возвратиться к жизни… Отверстие в том месте, где должен быть глаз, очень походило на сопло; дыра была темной, такой же темной и пустой, как глазницы. И эта непроглядная тьма удерживала Шенна от любого усилия бежать от этого страшного черепа. И вдруг его подхватило волной и понесло вперед прямо к челюсти; он с отчаянием выставил руки вперед, подняв их над головой, стараясь ухватиться за края носа-сопла, чтобы подтянуть свое тщедушное тело к этому жуткому отверстию.

— Ланти! — Чья-то рука хлопнула его по спине, мгновенно выведя его из этого маниакального наваждения… и сна.

Шенн с трудом открыл глаза; ему показалось, что ресницы прилипли к щекам.

Наверное, он все же исследовал тот подводный мир. Тонкие дымки тумана поднимались с земли, словно во время шторма проросли какие-то неведомые семена. С вершин не доносилось ни звука; ветер прекратился. Только под собой Шенн ощущал легкую вибрацию, когда волны ударялись о подножие скалы.

Торвальд склонился над ним и присел рядом на корточки, его рука настойчиво трясла молодого человека за плечо. Лицо офицера выглядело настолько изможденным, что сквозь загорелую тонкую кожу проглядывал его череп.

— Буря кончилась, — сказал Торвальд.

Когда Шенн садился, он весь трясся от озноба. Он ощупывал грудь, свою промокшую до нитки, рваную форму. Он чувствовал себя так, будто никогда не согреется. Когда он, шатаясь, двинулся к ямке, где раньше горел костер, то понял, что росомахи исчезли.

— Тагги?.. — Его собственный голос показался ему грубым и хриплым, будто соленый воздух повредил ему голосовые связки.

— Они охотятся, — проговорил Торвальд. Он собирал в охапку хворост в их импровизированном убежище, поскольку в том месте, где они лежали, их тела закрывали ветки, оставив их сравнительно сухими. Шенн последовал его примеру и, собрав столько веток, сколько сумел удержать, бросил их в ямку.

Когда им удалось разжечь огонь из того, что они собрали, они сняли одежду, как следует выжали ее и начали обсушивать над огнем по частям. Влажный ветер пронизывал их тела, и они двигались очень быстро, стараясь согреться в работе. Оба знали, что, пока над ними клубится туман, ни один солнечный луч сквозь него не пробьется.

— Тебе что-то снилось? — неожиданно спросил Торвальд.

— Да, — ответил Шенн в тон офицеру. Сон настолько встревожил его, что он чувствовал, что теперь никакой приказ не может быть суровее этого сна. Поэтому он решил не делиться своими впечатлениями с Торвальдом, даже если тот будет настаивать.

Однако все вышло по-другому.

— Я тоже видел сон, — равнодушным голосом промолвил офицер. — А тебе приснилась та гора-череп, не так ли?

— Я как раз взбирался на нее, когда вы меня разбудили, — отозвался Шенн, с явной неохотой поворачиваясь к старшему товарищу.

— А я проходил сквозь мою зеленую завесу-вуаль, когда Таг-ги задел меня, и я тут же проснулся. Ты уверен, что этот череп существует на самом деле?

— Да.

— Я тоже думаю, что эта пещера с завесой есть где-то на планете. Но почему, черт возьми? — Торвальд резко поднялся, огонь от костра отбрасывал прямые четкие линии на его загорелые руки, обветренное коричневое лицо и горло, на фоне которых его обнаженный торс казался ослепительно-белым. — Почему нам снятся такие странные сны?

Шенн пощупал рубашку, высохла ли она. Ему страшно не хотелось даже попытаться объяснить, почему им снятся эти сны; он был уверен только в одном: что однажды, где-то он найдет этот череп, и тогда-то он уж точно заберется в его носовое отверстие и доберется до самых его глубин, где наверняка гнездятся эти неведомые летающие создания… и не потому, что ему хотелось убедиться, что все это правда, а потому, что он должен это сделать.

Он провел руками по ребрам и сразу почувствовал зудящую боль: воспоминание об ударе энерголуча проклятых трогов. Тело Шенна нс отличалось силой и красотой, мышцы по-прежнему еле-еле выделялись сквозь кожу, более загорелую и обветренную, чем у Торвальда. Его волосы, за месяц превратившиеся в бесформенный ком, начали завиваться в черные кудряшки. Поскольку Шенн был моложе, слабее и меньше ростом, чем остальные изыскатели, он не отличался большим тщеславием. Он обладал совершенным иным видом гордости, ибо всего, что он добился, ему пришлось добиваться, преодолевая длинную череду препятствий, разочарований и враждебного превосходства остальных.