Терри Пратчетт - Вор времени

— Значит, ты никогда не слышал о Правиле Номер Один… — промолвил Лю-Цзе, обращаясь к его хоботу.

Рядом с ним из пустоты появился Лобсанг.

— Метельщик, нам пора уходить!

Появление Лобсанга, судя по всему, нисколько не удивило Лю-Цзе, хотя ему явно не понравилось то, что его отвлекли.

— Не стоит торопиться, чудо-отрок, — возразил он. — У меня все под контролем…

— А где ее светлость? — спросила Сьюзен.

— За сугробом, — ответил Лю-Цзе, показывая большим пальцем направление и одновременно пытаясь пересмотреть пару разнесенных на пять футов глаз. — Когда эта штука появилась, она заорала и подвернула ногу. Видите, видите? Похоже, я заставил его забеспокоиться…

Сьюзен обошла сугроб и подняла Едину на ноги.

— Пошли, мы уходим, — резко приказала она.

— Я видела, как ему отрубили голову! — бессвязно забормотала Едина. — А потом мы вдруг оказались здесь!

— Да, такое иногда случается, — согласилась Сьюзен.

Едина уставилась на нее выпученными глазами.

— Жизнь полна сюрпризов, — пояснила Сьюзен, но замолчала, вдруг поставив себя на место бедняжки.

Она была одной из этих , просто надела на себя… Вернее, она сначала надела на себя тело, ну, скажем, как пальто, а потом… В конце концов, так ведь можно сказать о любом человеке, не правда ли?

Сьюзен уже думала о том, во что превращается человеческая душа, оторванная от тела. Может, в некое подобие Аудитора? Но это означало, что Едина, с каждой минутой все крепче соединявшаяся со своей плотью, становится неким подобием человека. Причем эти же слова относятся и к Лобсангу, и к самой Сьюзен. Кто знает, где начинается и где заканчивается человеческая природа?

— Пошли, — повторила она. — Мы должны держаться вместе, верно?

Подобно пронзающим воздух осколкам стекла, обломки истории разлетались во все стороны, сталкиваясь и пересекаясь во тьме.

Впрочем, был один маяк. Долина Ой-Донг снова и снова переживала постоянно повторяющийся день. В огромном зале, откуда ушло все время, замерли гигантские цилиндры. Одни раскололись. Другие расплавились. Третьи взорвались. Некоторые просто исчезли. Но один еще вращался.

Большой Танда, самый старый и большой Ингибитор, медленно вращался на базальтовом подшипнике, наматывая время с одной стороны и разматывая с другой, обеспечивая, как завещал Когд, нескончаемый идеальный день. Рамбут Рукопут сидел в зале в одиночестве, смотрел при свете масляной лампы на вращающийся цилиндр и изредка бросал пригоршню смазки в основание.

Звук какого-то глухого удара заставил его, прищурившись, посмотреть в темноту. Воздух был тяжелым от раскаленного камня. Снова раздался стук, потом шорох, и вспыхнула спичка.

— Лю-Цзе? — окликнул Рукопут. — Это ты?

— Надеюсь, Рамбут, но кто знает, в наше-то время? — Лю-Цзе вышел из темноты в круг света и сел. — Что, не дают тебе отдохнуть, да?

Рукопут вскочил на ноги.

— Просто ужас, метельщик! Все собрались в зале Мандалы! Всё еще хуже, чем при Великом Крахе! Куски истории валяются повсюду, и мы потеряли половину маховиков! Мы никогда не сможем собрать все…

— Ладно-ладно, ты выглядишь усталым, — добродушно махнул рукой Лю-Цзе. — Не выспался, да? Знаешь что, я посижу здесь, а ты вздремни, договорились?

— Мы думали, что ты пропал — там, во внешнем мире, а… — пробормотал монах.

— А теперь я вернулся. — Лю-Цзе улыбнулся и похлопал его по плечу. — Та ниша за углом, где ремонтируют маховики поменьше, еще действует? А спрятанные койки на тот случай, если в ночную смену даже двое со всем управятся?

Рукопут с виноватым видом кивнул. Лю-Цзе не должен был знать о койках.

— Тогда ступай, — сказал Лю-Цзе, проводил монаха взглядом и добавил едва слышно: — А когда проснешься, возможно, окажешься самым удачливым идиотом на свете. Ну, чудо-отрок, что дальше?

— Мы все восстановим, — ответил, выходя из темноты, Лобсанг.

— Знаешь, сколько времен ушло на это в прошлый раз?

— Да, — кивнул Лобсанг, окинул взглядом полуразрушенный зал и направился к галерее. — Думаю, сегодня я управлюсь гораздо быстрее.

— Что-то я не слышу уверенности в твоем голосе, — хмыкнула Сьюзен.

— Я… уверен, — повторил Лобсанг, касаясь пальцами катушек на панели.

Лю-Цзе предостерегающе вскинул руку. Разум Лобсанга уже находился на полпути в иной мир, и Сьюзен оставалось только гадать, где этот иной мир и насколько он огромен. Глаза Лобсанга были закрыты.

— Маховики… которые остались целыми, — вдруг промолвил он. — Ты сможешь установить перемычки?

— Я могу показать дамам, как это делается, — вызвался Лю-Цзе.

— А что, нет монахов, которые это умеют? — спросила Едина.

— Понадобится слишком много времени, чтобы наладить всю работу. Я — ученик метельщика. Они будут бегать кругами и задавать ненужные вопросы, — сказал Лобсанг. — А вы нет.

— В этом он абсолютно прав, — подтвердил Лю-Цзе. — Люди сразу примутся вопить: «А какой в этом смысл?!» и «Хотю койку!»… Так у нас ничего не выгорит.

Лобсанг опустил взгляд на катушки, потом посмотрел на Сьюзен.

— Представь себе разрушенный на мелкие фрагменты пазл. Но я… очень хорошо умею соединять в уме края и формы. Очень хорошо. Сейчас все фрагменты пребывают в движении. Но они были связаны между собой и по своей природе сохранили воспоминания об этой связи. Память — в их форме. Стоит установить лишь несколько из них в нужное положение, и задача значительно упростится. О… А еще представь, что фрагменты разбросаны по всем возможным ситуациям и перемешаны с кусочками других историй. Можешь осмыслить все это?

— Да, думаю, да.

— Отлично. Все только что тобой услышанное — полная чушь. Она не имеет никакого отношения к истинной ситуации. Но это ложь, которую ты, как мне кажется, сможешь понять. А потом, когда все закончится…

— Ты ведь уйдешь, — сказала Сьюзен. И это был не вопрос.

— У меня не хватит сил остаться, — промолвил Лобсанг.

— Тебе нужны силы, чтобы остаться человеком? — спросила Сьюзен.

Она и не думала, что ее сердце способно двигаться в груди, но сейчас оно падало куда-то вниз.

— Да. Свести свою способность мыслить к каким-то четырем измерениям… это неимоверный труд. Очень сложно заставить разум воспринимать такое элементарное понятие, как «сейчас». Я считал себя большей частью человеком. Оказалось, что это не так. — Он вздохнул. — Если бы я только мог объяснить тебе, каким я вижу этот мир… Как он прекрасен…

Лобсанг уставился в пустоту над деревянными катушками. Возникло мерцание. Появились сложнейшие спирали и кривые — режущие глаз, ослепительные на фоне темноты.

Он словно смотрел на разобранные часы, все шестерни и пружины которых были аккуратно разложены в темноте перед его глазами. Разобранные, управляемые, понятные до мельчайших деталек, но некоторые из таких маленьких, но очень важных деталей разлетелись, раскатились по огромной комнате. И вычислить, где именно они приземлились, мог только очень умный и знающий человек.