Александр Рудазов - Сын Архидемона. (Тетралогия)

Еще здесь был стеллаж с небольшим количеством книг и большим — видеокассет и компакт-дисков. Я принялся разглядывать названия и пришел в недоумение. Почти всю фильмотеку Ефима Макаровича составляла порнография.

— У, полковник, как вас развратила вся эта капиталистическая роскошь… — пораженно протянул я.

— Не подумайте дурного, товарищ Бритва! — замахал руками Щученко, выхватывая у меня кассету с двумя пухленькими блондиночками. — Ето я, значить, изучаю разложение вероятного противника, шоб быть в курсе положения дел. Ух, какая же хадость, какая же хадость! Вам ентого смотреть ни в коем случае не рекомендую. Запрещено партией и правительством, карается по законам военного времени.

— А вам можно?

— Мне можно, — кивнул Щученко. — Я, значить, старый политработник, закаленный в боях, труде и личной жизне. Я выдержу. Я усе выдержу. Пройду, значить, в одиночку через весь ентот похабный ад и не оплошаю. А воть ваши неокрепшие инопланетянские нервы могуть и дрогнуть при виде такого отвратительного капиталистического разврату.

— Так значит, посмотреть нельзя? — попытался отнять кассету я. — Ну хоть одним глазком?

— А зачем вам на енту хадость смотреть? — подозрительно прищурился Щученко. — Зачем, воть скажите? Хотите, значить, подро… бности узнать? Так там вовсе и не на что др… аматизировать, ето я вам гарантировываю! Срам один и похабщина! Отдайте сюды и не берите больше.

Решив не поднимать бучу, а просто подождать, когда полковник уснет, я перевернулся вниз головой и зацепился ногами за крюк в потолке. По идее, там должна висеть люстра, но люстры у Щученко нет — только ночник. Зато в подвале теперь люстра висит — Святогневнев наконец озаботился сделать себе в лаборатории верхнее освещение. Ему-то хорошо, а вот я лишился привычного места отдыха — раньше-то я всегда в подвале спал, в полном комфорте. А тут попробуй усни, когда внизу храпит товарищ полковник…

— А вы как тут вообще поживаете, Никита Сергеич? — спросил я ворочающегося Щученко. — Домой-то еще не надумали? Я могу вас переправить обратно, если хотите… хотя нет, сейчас не могу, меня же в правах ограничили. Зато Джемулан может. Попросить его?

— Нет, спасибочки, — сонно отказался полковник. — Дома и без мене есть кому о всемирной революции подумать, а тута без мене никак не обойдутся. Я, между прочем, недавно в КПЛО вступил!

— Это что за зверь?

— Коммунисты Петербурга и Ленинградской Области! — гордо расшифровал аббревиатуру Щученко.

— А почему Петербурга? — не понял я.

— Потому что это самая замечательная коммунистическая партия из тех, что еще остались в ентой вашей прогнившей стране Буржуинии! Там состоят самые твердые и ответственные коммунисты! Мне там очень понравилось! И меня там тоже очень ценят! Я для них уже целую кучу статей написал!

— Даже так? — поразился я. — И их что, где-то напечатали?

— В поханых интернетах лежать, на станице нашей дорогой партии. Там вы, значить, можете почитать мои статьи — я их под рабочим псевдонимом пишу — или можете вступить в партию. Рекомендую вступить в партию.

— Обязательно подумаю об этом, — пообещал я.

— А тут не об чем думать, товарищ Бритва. Вступайте, значить, и никаких гвоздей. Нам инопланетные товарищи усегда пригодятся.

— Угу. Непременно… — пробормотал я, уже погружаясь в дремотное оцепенение.

Я проснулся в три часа ночи. Проснулся от тихого дребезжащего звука, доносящегося из прихожей. Телефон. Потянувшись вокруг Направлением, я почувствовал, что Святогневнева нет дома. Видимо, пошел с обходом. Щученко храпит, как паровоз. На Джемулана надеяться и вовсе нечего. Остаюсь только я.

Бесшумно перевернувшись, я отцепился от крюка и мягко спрыгнул на пол. В темноте я вижу отлично. Выскользнув за дверь, я поднял трубку и хрипло сказал:

— Слушаю.

— Это бассейн? — донеслось до меня.

— Это квартира.

— А тогда почему вы в трусах? — спросил радостный голос.

— Мужик, я без трусов, — снисходительно ответил я. — На меня никакие трусы не налезают.

— Почему?

— Хвост мешает.

На той стороне пару секунд молчали, а потом одобрительно сказали:

— Молодец!

Я положил трубку на рычаг и хмыкнул. Идиотский розыгрыш. Да еще и древний, как дерьмо мамонта. Мы в училище оригинальней развлекались… хотя где оно теперь, то училище?

От таких мыслей мне сразу взгрустнулось. Пойти ли еще подремать? Или пошарить в холодильнике на предмет легкого ночного перекуса? Или, может, выбраться наружу, полетать над ночной Москвой?

На этом последнем я и остановился. Если и есть в жизни яцхена светлые стороны, так это возможность летать. Когда я был человеком, то даже не догадывался, какого счастья лишен, бескрылый.

Домой я вернулся в семь утра. Меня никто не заметил — много ли людей бродят по улицам декабрьскими ночами? Многие ли из них смотрят в черное небо, затянутое тучами? В новогоднюю ночь — да, многие. Но сегодня еще только двадцатое декабря, так что свидетелей у моей прогулки не оказалось.

Я тихо проскользнул в кухню. На плите аппетитно шкворчали сосиски, а Святогневнев возился с тостером. Щученко стоял у темного окна, глядя в него, как в зеркало, и брился электробритвой. Усы он старательно обходил стороной, а вот подбородок выскоблил до идеальной гладкости.

— Здорово, Олег, — кивнул мне Святогневнев.

— Доброе утро, Лева. А где Джемулан?

— Мужик тот?.. Да дрыхнет еще. Как сурок.

— Ну пускай дрыхнет пока… Представляешь, Лева, а мне сегодня сон приснился, — поделился я.

— Яцхенам снятся сны? — удивился Святогневнев.

— В том-то и дело, что обычно я без снов дремлю — так, проваливаюсь куда-то и… ну и так далее. А сегодня вот приснился… да еще странный такой. Как будто я снова человек, а за мной гонится… я сам. Только нынешний, шестирукий.

— Шо значить снова человек? — насторожился Щученко. — Вы ж инопланетянин! Пришелец с ентого… как его… Альдебарана, что ли?.. Запамятовал, шо вы мне там в анкете накалякали.

— Полковник, я же вам уже говорил — я не инопланетянин.

— А хто ж тогда?!