Алан Аюпов - Саньяси (СИ)

— Я?! За Вами? — Продолжал недоумевать я.

Однако, сей субъект продолжал, не замечая ни моих вопросов, ни меня самого. Складывалось ощущение, будто он говорит сам с собой.

— Шёл же я походкою торопливою, движениями летящими представляющейся, к назначенному сроку опаздывать не желая, в думы свои, тем не менее, глубоко погружённый, по пути счастливому, радостью небывалою окрылённому, в настроении приподнятом, улыбку невольную на устах пробуждающем. Душа моя невесомая песнью восторженной наполнялася по мере приближения к дому её необыкновенному, всеми богами благословлённому. Ликованию моему победному предела мыслимого не виделось и не зналось, когда она, грациозная и неподражаемая, персоною собственною двери тяжёлые, дуба морёного, пред лицом моим распахнула, присев в реверансе изысканном, до мельчайшего жеста придворным этикетом выверенном. Я над ручкою её белоснежною, с кожей тонкою, будто шёлковой, в нижайшем поклоне приветственном и поцелуе нежно‑трепетном почтительнейшим образом склонился, как человеку благородному, кровей знатных, и долженствует. Она же, в интригах и традициях дворцовых искушённость великую продемонстрировав, так мила и обаятельна была, что без церемоний дальнейших, крайне утомительных, к столу накрытому, по разряду высшему, королевски сервированному, меня позвала благосклонно, голосочком своим звонким, словно колокольчик хрустальный, разум мой несчастный колдовскими чарами увлекая и волшебством обещанным несказанно дурманя. Сиживали мы друг напротив друга в комнате изумительной, красоты неописуемой: где мрамора розового камин с решёткою вычурной пламенем яростным, на огненную лаву страсти моей похожий, взгляды наши задумчивые услаждал охотно; где в креслах мягких, бархатом алым обитых, возлежали подушки атласные и парчовые, искусною вышивкою, нитью золотой и серебряной разукрашенные; где скатертью белою, аки снег первый, девственною хрупкостью и чистотою сияющий, стол обильный на две персоны накрыт был приборами фарфоровыми работы мастеров китайских, бокалами хрустальными мастеров чешских, серебром и золотом столовым с вензелями фамильными; где стояло подле окна светлого и широкого, во двор просторный выходящего, трюмо старинное, с рамою позолоченной, дерева красного — полированного.

— Простите. Вы, кажется, меня с кем‑то путаете. — Ещё раз попытался остановить его я.

— Однако же уединение наше уютное с её светлостью, красавицей неприступной и своенравною слывущей, не прошло незамеченным средь горожан заботливых, вниманием своим чрезмерно участливым деву юную ничуть не обделяющих. Ужин наш дружеский, при свечах пылающих и камине жарко натопленном, многажды прерывался беспощадно гражданами любопытствующими, о благе своей любимицы беззаветно пекущимися, живота не жалеючи. От вмешательства этого бесконечного, несвоевременного и потому утомительного, сделалась графиня печальною, в мысли невесёлые о судьбе своей нелёгкой с головою погружённой. Присела с грациею небрежной, задумавшись не на шутку, у трельяжа древнего, в стекло прозрачное, облик её пресветлый рисующее, взор тоскливый свой устремив, а на меня и не глядит вовсе, будто не замечает и о присутствии моём позабыла разом. Вдруг вошёл в комнату эту дивную мужчина небывалый, и ликом, и походкою, и манерами на ловеласа местного похожий, но не он, конечно же, ибо на штанах его красовалась прореха огромная, а в глазах клубился туман нездешний, потусторонний. Приблизился он к деве задумавшейся, ничего вокруг себя не замечающей, и таким состоянием её воспользовавшись, поднатужился малость, зеркало тяжёлое, одним усилием могучим, в воздух поднял и на выход шагом строевым понёс. Я же и глазом моргнуть не успел, лишившись понимания всякого, что происходит здесь, как в проёме дверном исчез внезапно и мужчина странный, и трельяж поразительный. Её сиятельство, прелестная и свежая, как утро раннее, весною овеянное, тем временем очнулась от оцепенения непонятного и гневаться изволила на разгильдяев каких‑то из службы безопасности городской, что за нею следили столь тщательно и планы разные коварства величайшего строили, когда из‑под носа их длинного, любопытством излишним страдающего, артефакт силы колоссальной, для магических деяний опасного, похитить исхитрились. Ко мне же дева младая, опечаленная событием сим прискорбным, поспешила за утешением душевным и советом рыцарским. Я обещание дал ей твёрдое, честью и шпагой моею подкреплённое, что артефакт сей, столь её сердечку доброму приглянувшийся, во что бы то ни стало добыть сумею: в бою ли кровавом, интригами ли лукавыми, испытаниями ли трудными, от меня отваги недюжинной и смелости троекратной потребующими. Засим с графинею мы часы оставшиеся до рассвета алого, красною розой на небосклоне расцветшего, в беседах долгих и увлекательных провели, из коих довелось почерпнуть мне мудрость глубочайшую и знания пользительные, могущие на будущее службу верную понести. Горожане же, столь смиренным поведением леди светоносной, всякого смельчака хладом разящей, в самое сердце поражённые, в Любограде сказочном истории страшные рассказывать начали, посягнув на имя честное, предательством гнусным, о коем много ныне речей случайных ведётся, нисколько не запятнанное. И да будет всем слышащим сие известно!

Дверь в чайную избу распахнулась, и на крыльцо вышел мужчина в летних брюках кремового цвета, зелёной рубашке защитного цвета с полусотней карманов, в плетёнках на босу ногу. Карие глаза лукаво улыбались. Прямой нос с небольшой горбинкой и тонкие, растянутые в приветственной улыбке, губы немного противоречили цвету его волос. Они седые, я бы сказал совершенно белые, походили на белую лохматую подушку. Не узнать его было невозможно.

— Господин рыцарь! — Обратился он к субъекту, слегка раскачивающемуся передо мной. — Опять Вы надрались, как сапожник, и пристаёте к прохожим.

— Засим прошу дозволения откланяться. Остаюсь искренне Ваш… — Торопливо и неуклюже поклонился тот, шаркнув железным башмаком по булыжникам.

— До свидания. — Не в тон ответил я.

Рыцарь развернулся и, гремя доспехами, как только мог быстро зашагал прочь.

— Не обращайте внимания. — Сказал седой мне. — Он добрый малый, но как выпьет лишку, начинает искать виноватых в чём угодно. Пойдёмте. Вас давно ждут.

Я поднялся на крыльцо. Кто‑то из‑за двери распахнул её перед нами, и мы вошли.

— Шкипер назначил встречу в чайной избе. — Продолжал седой.

— Хм… — С сомнением хмыкнул я. — Если это приглашение, то весьма необычное, если не сказать хуже.

— А в чём проблема? — Удивлённо обернулся седой.

— Проблема в том, что меня выкрали самым натуральным образом, угрожая взрывчаткой, автоматами и прочим стреляющим железом.