Ольга Вешнева - Огрызки эпох

Я раболепно заскулил. Людмила бросила меня на жесткий пол, отдернув руку.

— Не воротится Ахтым до завтрашнего утра — шкуру с тебя спущу.

Ее волосы упали на лицо. Она встряхнулась, смешно фыркая, и села на подушку, набитую утиным пером. Я встал на колени с покаянным, как на церковной исповеди, выражением лица, и бережно взял ее руки.

— Я храню тебе верность слово лебедь своей белокрылой лебедушке. Всегда буду самым преданным твоим рабом, дорогая. У тебя нет причины усомниться в моей любви. Я навеки твой.

— Как хочу я верить твоим складным речам, Тихон. Да негоже доверять тебе. Изменяешься ты. В силу входишь. Атаманом вскорости пожелаешь стать. Ежели сила тебе пособит, втопчешь меня в колею. Не люба я тебе. Становимся мы чужими. Предвидела то, да не приняла на ум. Не застращать тебя. Отвыкаешь ты от страха. Когда-нибудь мы врагами проснемся. Не хочу дожить до того мгновенья. Болью жжет меня лед твоей нелюбви, Тихон. Себе на муку я тебя сотворила.

— Как можешь произносить ты столь жестокие слова, дорогуша? — притворно ужаснулся я. — Я никогда не причиню тебе боли. Я буду впредь оберегать тебя от всяческих потрясений. Хочешь, ни на шаг от тебя не отойду?

— Хочу, но ты неминуемо отойдешь от меня, родненький. Не удержать тебя. Да, верно, и не надо, — Людмила уложила щеку на мою макушку и взъерошила мне волосы на затылке.

Не подобрав слов утешения, я ответил жалобным скулежом. Холодок, остудивший очаг нашей супружеской жизни, перерастал в крепкий морозец.

Ахтымбан не вернулся. Моя шкура осталась на законном месте, хоть я не утруждал себя его разыскиванием. Соратники его забыли легко и быстро. Меня это удивило. На моей памяти, если из деревни кто-то переезжал в город или отправлялся в мир иной, о нем еще долго и шумно гуторили на завалинках, за обеденным столом и в бане, называя похвальным или бранным словом. А прожившего в стае примерно двести лет ордынца не поминали ни добром, ни лихом, словно никогда не знали его.

Пожалуй, я один вспоминал о нем не только при сортировке оставленного в кладовой тряпья или при виде завалившейся за придверный камень переломленной Фомой камышовой дудки.

Украденные из почтовой будки «Российские ведомости» сообщили, что Ахтымбан жив — здоров. Его след тянулся от Дерябловки, где согласно полицейскому отчету зарезался каретник Прохор Колесников, крепостной помещика Гапчина, и обрывался на Ставрополье, где с подозрительной частотой сгорали хутора коневодов.

С началом осени мы перебрались в окрестность Ростова, но знавший основные «квартиры» стаи ордынец легко нашел нас.

Прибыл Ахтымбан на восходе солнца без подарков и приветствий. Откормившийся на южных хуторах вампир лоснился точно упитанный породистый жеребец. Он сел в общем кругу возле разведенного в норе костра и созерцательно уставился на огонь. Его немытые ноги, поджатые по-турецки, по цвету не отличались от песочно-серых штанов, завернутых до колена.

Людмила приняла его радушно, как блудного сына. Она расцеловала его пополневшие щеки и поднесла ему бурдюк с кровью кабана, припасенной на черный день. Ахтымбан не был голоден, однако любезно принял угощение.

«Систематическое нарушение традиций становится нормой для нашей стаи», — думал я, перебарывая злость. Я не мог простить ордынцу гибель дерябловского каретника и мирных хуторян.

Людмила забрала у Ахтымбана опустошенный им бурдюк и попятилась на свое место между Фомой и мной, с укоризной поглядывая на мою хмурую физиономию. Я не сомневался, что она предположила иную причину моего недовольства возвращением ордынца: без него я занимал в иерархии стаи беспроигрышное третье место.

Здесь я позволю себе объяснить ситуацию с точки зрения современного человека. Вампирская стая — это такой нездоровый коллектив, куда случайно не попадешь и откуда по собственному желанию не уволишься. В нашем рабочем расписании не предусмотрено выходных, отпусков и форс-мажорных отлучек.

Исчезновение и возвращение Ахтымбана было рискованным трюком. Его могли не принять обратно. Могли убить. Он рискнул и выиграл призовое место без боя. Ахтымбан обладал исключительным талантом гасить нарастающие конфликты одним лишь поворотом глаз, или парой слов. Я так не умел, и потому старался лишний раз на рожон не лезть.

Фоме возникновение из небытия соперника досадило куда больше, чем мне. Его стиснутые челюсти непрерывно двигались, как у жующего жвачку быка. Отсветы пламени рыжими светляками бродили по его щекам, носу и подбородку, зрительно углубляли складку в переносице и рисовали круги под глазами.

Яна хотела приблизиться к Ахтымбану. Она боялась моего гнева и бегло на меня поглядывала, прося разрешения к нему подойти. Я незаметно для других кивнул ей. Вельможная пани подползла к ордынцу четвероногой поступью крадущейся в курятник лисы и свернулась у его ног, опустив голову ему на колено. Ахтымбан, не отводя от нас с Фомой тусклых, но внимательных глаз, пригладил ее остриженные выше плеч волосы.

Грицко всем своим видом демонстрировал полное безразличие к происходящему, а Моня косилась на меня с опаской.

— Напрасно явился, Ахтым, — излил наболевшее Фома. — Наследил ты несметно. Охотников к нам приведешь.

— Я двоих перевертышей убил, и охотников под Ярославль увел, — Ахтымбан отклонил его претензию. — Не сыскать им норы.

Он остановил на мне взгляд — заявил об исправлении моей оплошности и о сохранении тайны. В ответ я посмотрел на испуганную вампиршу у его ног, — напомнил, что мы квиты. Уступить ему значило попасть в кабалу.

— Пускай остается, раз он возвратился так скоро, — я повернулся к Фоме. — Однако места я ему не уступлю.

Я размеренным шагом обогнул костер и остановился перед соперником. Я не хотел отстаивать ранговое место в сражении, и постарался произвести на него должное впечатление без боя.

Ахтымбан тоже встал, оттолкнув прильнувшую к нему Яну.

Главное оружие вампира — не клыки и когти. Чистая сила — вот что способно напугать любого врага. Замечательно, когда ты идеально чувствуешь жизненную силу, можешь контролировать распределение ее внутри тела.

— Помнишь, ты предсказал мне небывалую силу, Ахтым? — я показал ему втянутые клыки в подтверждение богатырского спокойствия. — Я познал ее, — я пробудил чистую энергию, дремавшую в моем теле, пригнал ее к верхним слоям мышц и распространил под кожей немалую ее часть. Осязательные нервные окончания покалывали, словно я был облеплен намагниченными бумажками или клочками войлока. Кожа затвердела. Я сжал руку. Пальцы стали каменно жесткими, ощущение их трения — притупленным, как в плотных перчатках, — Я готов помериться с тобой.