В. Самойлович - Приключения алхимика Филоэгуса, волшебника Астеродама и дочери его Иреи

Лет четыреста или пятьсот тому назад, на одной на самых живописных, но вместе с тем и самых уединенных местностей Германии, находились развалины замка, уничтоженного пожаром. По какой-то случайности уцелела только одна толстая, неуклюжая башня, да и в ней верхний этаж полуобрушился и стал достоянием филинов и летучих мышей. Только второй и нижний этажи были обитаемы. И в один прекрасный день здесь поселился молодой человек, пришедший издалека, из большого, многолюдного города. Это был ученый по имени Филоэгус. Первоначально он занимался медициною, и так как был очень сведущ в этой науке, то многим доставлял исцеление или облегчение от их страданий. Но мало-помалу он увлекся мечтою, которая в те времена многих увлекала в сторону с прямого пути: он задался мыслью открыть, то есть составить философский камень, с помощью которого возможно было бы превращать все металлы в золото. Мысль эта так завладела молодым ученым, что не давала ему покоя ни днем, ни ночью, и он страшился только одного: что жизнь человеческая слишком коротка для достижения этой цели.

В многолюдном городе, где Филоэгуса знали уже как хорошего врача, оказалось очень неудобным заниматься алхимиею, то есть добыванием этого диковинного камня. Его часто отвлекали от занятий, приглашая к больным. И вот он, чтобы избавишься от докучных посетителей, бежал из города и поселился далеко, в глухой местности, посреди развалин, в необитаемой башне. Здесь никто уже не мешал ему, и он весь отдался своим занятиям. Только два раза в неделю ходил он в ближайшую деревушку покупать провизию и все остальное время проводил около очага, на котором кипятил разные снадобья, или за учеными книгами. Вставал он с рассветом, а иногда так увлекался, что забывал лечь вечером спать, а днем пообедать.

Если случалось ему, хоть на несколько секунд, отвлечься от своего дела чем-нибудь посторонним, он горько упрекал себя за это, как за какое-нибудь преступление. В голове его постоянно носились слова: работай, работай, Филоэгус; ищи, как делать золото! Время для тебя — все. Каждая потерянная секунда равняется потерянному самородку этого драгоценного металла, а жизнь человеческая коротка!

Но, к сожалению, у алхимика Филоэгуса было сердце, которое хоть редко, но иногда играло с ним такие шутки, которые ему сильно не нравились.

Так, раз в деревне, где он забирал провизию, увидал он женщину, которая сидела на пороге дома и горько плакала. Филоэгусу стало жаль ее. Он подошел к ней и узнал, что у нее очень болен муж, а семья большая. Деревенские знахарки истощили над ним все своё искусство, но ничто не помогло. Филоэгус изъявил желание взглянуть на больного, но при этом так нахмурился, что бедная женщина испугалась. Однако женщина повела его к мужу. Филоэгус осмотрел больного, затем отправился к себе в башню, составил из лекарственных трав целебный напиток и, возвратясь в деревню, отдал его женщине. Через некоторое время больной выздоровел.

С тех пор деревенские жители стали смотреть на Филоэгуса со страхом, так как сочли его за колдуна, и даже называли его не иначе, как «колдун, живущий в башне». Разумеется, ни один из крестьян ни за какие сокровища не решился бы переступить за порог его жилища.

В другой раз Филоэгусу опять случилось потерять (как он говорил) несколько часов золотого времени. Дело было так: раз он целый день, не отрываясь ни на секунду, провозился над своим очагом с таким увлечением, что к вечеру у него страшно разболелась голова. Сильная боль заставила его выйти на свежий воздух. Оп присел под стенами башни, на пушистой траве, и принялся смотреть вокруг. Обыкновенно он на все окружающее смотрел рассеянно, но на этот раз вдруг вздрогнул и в изумлении широко раскрыл глаза; перед ним раскинулась чудная картина: башня его стояла на возвышенности. Отлогий скат, весь поросший липами, орешником, клёнами, вязами и другими деревьями, сбегал далеко в глубину долины, по которой живописно извивалась речка, сверкая разноцветными искрами под лучами заходящего солнца. Ещё далее косвенные солнечные лучи золотили черепичные островерхие кровли на домах города, приютившегося у подошвы отдаленных гор. Очертания городских башен и других высоких зданий красиво выделялись в прозрачной синеве вечернего воздуха, а за ними далеко-далеко подымались к облакам горные вершины, облитые ярко-розовым светом. Над всем этим царила невозмутимая тишина, навевающая отрадные, мирные чувства, вокруг Филоэгуса стрекотали в траве кузнечики да жужжали пчелы, воздух был напоен благоуханием шиповника, громадные кусты которого росли у подножия башни, все осыпанные розовыми цветами. Филоэгус жадно впивал полной грудью этот аромат и незаметно для самого себя засмотрелся на чудную картину. Думы его как-то разом отрешились от всего житейского, от его мрачного очага, и унеслись куда-то высоко и далеко, дальше этих лиловых гор, видневшихся на самом дальнем плане, выше их лазурных вершин. О чем он думал, он сам не смог бы дать отчета, но у него было хорошо и тепло на душе, как давно уже с ним не бывало, с самого детства.

Солнце скрылось. Последний луч потух на горных вершинах, и вся картина подернулась сизыми сумерками. Мало-помалу на горизонте исчезли последние розовые полосы, сумерки сгущались. Очертания гор и городских башен выделялись уже темными силуэтами на сероватом фоне. Только речки еще блестела, да и то каким-то холодным блеском, напоминающим блеск стали. Но наконец и речка, и горы, и городские дома, и вся окрестность словно утонули в непроницаемой мгле. В траве и над травою все стихло и заснуло, только кусты шиповника своим благоуханием ещё заявляли о том, что они бодрствуют; а Филоэгус всё ещё сидел у подножия башни, погруженный в свою глубокую думу, и смотрел вдаль, хотя там уже ничего не было видно. Вдруг над самою головой ученого раздалось хлопанье крыльев. То были совы и филины, отправлявшиеся на ночной промысел. Этот шум как будто разбудил Филоэгуса. Он проворно вскочил и, ударив себя ладонью по лбу, воскликнул:

— Безумец! Безумец! Сколько драгоценного времени убил я тут даром! На что засмотрелся! Долина да горы! Невидаль какая!

И ему стало несказанно досадно на всю эту красу Божьего мира, оторвавшую его на несколько часов от его заветного очага. Оп торопливо поднялся по лестнице, развел яркий огонь и с новым рвением начал варишь в своих котлах.

Вдруг раздался стук в дверь, и громкий голос произнес:

— Отворите, господин Филоэгус.