Светлана Тулина - Страшные сказки для дочерей киммерийца

Ну и ничего.

С кожи грязь отлично и глина с песком стирает. Даже ещё полезнее получается — стареющие модницы из такой глины себе притирания для лица делают, на ночь накладывают, чтобы морщин не было. Выглядит страшно, но, говорят, действует. Атенаис, конечно, про борьбу с морщинами думать рановато, но подобными вещами лучше озаботиться пораньше, чтобы потом вдруг поздно не оказалось.

Отец всегда смеялся над этими глиняными притираниями, называя их не иначе, как «масками». И рассказывал, что в какой-то далёкой стране есть такой обычай — накладывать перед похоронами на лицо умершему человеку особую маску, изготовленную по форме этого лица. У них там считается неприличным представать перед богами с непокрытым лицом, вот и прикрывают его, кто чем может. У богатых и знатных эти маски из золота и серебра, с драгоценными каменьями, у тех, кто победнее — из меди. А у самых бедных маски эти были из глины — глины полно по берегам рек, она ничего не стоит, маску из неё может сделать своему умершему родичу и последний нищий. Вот и получалось, что тарантийские знатные дамы словно бы равняли себя с последними нищими далёкой страны. Причём — мёртвыми нищими. То-то отец так смеялся!

Вот тогда-то она впервые и поняла, что отец — никакой не бог. А просто человек. Со своими слабостями и недостатками. Более того — мужчина. А, значит, многих вещей понимать просто не способен. А если не способен он даже понять — то какой от него можно ждать помощи?

Для купания она отошла довольно далеко от лагеря, и теперь вот возвращалась, не особенно, впрочем, торопясь. Торопиться к шумным нийнгаалевским девкам и пугливым стражникам ей не хотелось. Если бы не наступающий после близкого уже заката холод, потихоньку напоминающий о себе промозглым дыханием озера, она вообще бы не возвращалась. Так и осталась бы здесь, прямо на берегу. Хотя бы до утра.

Понятно ведь, что на более длительный срок её никто не отпустит…

Они вышли к этому горному озеру вчера, уже под вечер. Все были вымотаны до предела, даже выносливые горбачи казались уставшими. Одна лишь Нийнгааль оставалась верна себе — свежа и прекрасна, как всегда. На неё, похоже, не действовали ни тяготы утомительного пути, ни ослепительное сияние близких горных вершин, от которого слезились глаза и болела голова, ни разреженный воздух высокогорья. Сама же Атенаис к этому времени впала в некоторое подобие полусонного оцепенения. Она никак не могла до конца проснуться — и, вместе с тем, никак не могла до конца и уснуть. Даже в самую глухую ночную пору, когда становилось невидно вытянутой перед собою руки, и Нийнгааль была вынуждена объявлять недолгую остановку — на два-три поворота клепсидры, пока чуть-чуть не развиднеется и можно будет безбоязненно продолжать путь.

На таких привалах не ставили шатров и костров не разводили. Даже горбачей не рассёдлывали. Просто укладывали их прямо на землю, вместе с поклажей, чтобы тоже отдохнули — животным отдых требовался не меньше, чем людям.

Походных шатров давно уже не было — их сняли ещё внизу. По горным тропам не пройти двум горбачам в ряд, да ещё и с растяжкою между ними. Так что люди валились рядом с мохнатыми тёплыми боками, сбивались в кучу, накрываясь чем только можно. Всё равно к утру тело коченело, и было трудно разогнуться. Да и воздуха не хватало — когда Атенаис ещё могла спать, ей постоянно снилось, что она тонет и никак не может вздохнуть. И она то и дело просыпалась, отчаянно хватая широко раскрытым ртом разреженный воздух. Так что, может, это и к лучшему, что последнее время она никак не могла заснуть?

Озеро Атенаис увидела ещё с тропы. Но сначала не поняла, что это — именно озеро. Просто среди серо-зелёных камешков на рыжеватом столе плоскогорья лежал один ярко-синий голыш. Так и ехала какое-то время, глядя — но не понимая, да и не особо стараясь понять. Пока, после очередного поворота тропы, всё вдруг не встало на свои места — рыжеватый стол оказался высокогорной долиной, серо-зелёные камешки — огромными валунами, почти что скалами, а маленькая синяя галька между ними — Большим Шартоумским озером.

Днём в горной долине было жарко.

Атенаис так сомлела под тяжёлой накидкой, что даже слезть не могла. Так и сидела между тёплыми мохнатыми горбами улёгшегося на отдых зверя. И наблюдала сквозь полуопущенные веки — то ли наяву, то ли во сне, — как слуги под руководством Нийнгааль разводят на берегу, у самой воды, огромный костёр.

Вообще-то, они много костров разводили. Но — поодаль. И не таких больших. А этот же был просто огромен, и откуда только столько дров взяли, здесь же не растут деревья, одни малорослые кустарники? Неужели снизу тащили? Зачем?

Нийнгааль никому не доверила поджигать свой костер, сама с огнивом возилась. Но недолго. Огниво, наверное, заговорённое было. Как и сами дрова — огонь взвился мгновенно, с первой же искры, наверняка без какого-нибудь поджигающего заклинания не обошлось. На фоне яркого дня пламя казалось почти бесцветным, только плавился, дрожа, воздух над оседающей горою дров.

И тогда Нийнгааль кинула в костёр щепотку странно пахнущих трав.

И запела.

Наверное, это всё-таки был сон. Потому что чёрный дым, поваливший от костра, не уходил в небо и не рассеивался. Он клубился над озером, тягучий и непрозрачный, набухая огромной бесформенной кляксой, и в своей непрерывной подвижности казался почти живым. И вырисовывалась из него фигура — то ли невероятно толстого человека в плаще со множеством длинных развевающихся шарфов, то ли непонятного многоногого зверя.

А потом Нийнгааль вскрикнула особенно пронзительно, и озеро словно бы мгновенно замёрзло, сделавшись зеркалом. И отразились в нём и расплывчатая чёрная фигура, и яркое небо, и скалы, и сама Нийнгааль со вскинутыми руками.

Только вот смотреть на ослепительное зеркало было больно.

Атенаис прикрыла слезящиеся глаза — только на мгновение, чтобы не так резало! И заснула уже по-настоящему.

Она не видела, как догорал дымный костёр у кромки воды. Не видела, как от чёрной тучи над озером к стройной женской фигурке на берегу протянулось щупальце, и просиявшая Нийнгааль, задрожав от восторга, всем телом качнулась вперёд, принимая дымное прикосновение. Щупальце мазнуло её по лицу, по плечам и груди, по животу и вниз. Высшая жрица вскрикнула. Но не от боли — так кричат только самые умелые жрицы Деркэто во время высшего пика исполнения своего богинеугодного ритуала.

Щупальце исчезло — то ли растаяло, то ли просто отдёрнулось обратно в чёрную тучу над озером. Нийнгааль упала, словно оно было единственной её опорой, а земля уже не казалась достаточно прочной под внезапно ослабевшими ногами. Какое-то время с губ её продолжали срываться сдавленные отрывистые стоны, а тело сотрясаться в конвульсиях, но постепенно всё стихло.