Сергей Уксус - Путь к жизни - 2 (СИ)

Поначалу и не смотрели. Бросали друг на друга короткие взгляды, после чего утыкались глазами в пиалы с кумысом - воинам народа, наравне с духами предков почитающего честь и воинскую доблесть, было стыдно.

Наконец верховный вождь, решив, что традиции соблюдены должным образом, кивнул Аррызгу, и тот принялся рассказывать.

Дальше началось то, что Вертин про себя обозвал выездом в Степь приюта для неизлечимых душевнобольных (есть и такие. Магия, увы, не всесильна). Язык жестов, о котором полковник думал, что более-менее с ним знаком, оказался значительно богаче. Кроме основных, одинаковых у всех родов, он содержал и дополнительные знаки. Проще говоря, у языка оказались ещё и 'наречия', и потому зеленошкурый, озвучивавший 'произносимую' Аррызгом речь, постоянно переспрашивал и уточнял. Когда же знаков не хватало, в дело вступал умеющий писать на всеобщем, хотя 'писать' - слишком громко сказано. При жизни этот немёртвый удосужился выучить, какой буквой какой звук обозначается, однако ни на правила грамматики, ни даже на аккуратное начертание букв его уже не хватило.

Само собой, рассказ затянулся, хотя главное прозвучало в самом начале: месть, чужие немёртвые пришли мстить. И у них есть это право.

* * *

Образы. Подвижные, как, например, тот, где мужские руки подбрасывают и ловят весело смеющегося малыша, и замершие, где тот же малыш, уже мёртвый, лежит на дощатом полу, а рядом с его головой расплылось кровавое пятно. Чёткие, на которых легко можно различить самую мелкую деталь, и мутные, как будто глаза смотрящего застилают слёзы. Со звуками и без. Богатые красками и блёклые. Образы, образы, образы...

Молодой лич (или, как подозревал старый воин, каким-то образом оказавшийся в его теле Хозяин) не стал выделять главное. Он просто передал изменённому весь свой разговор с чужаком. Разговор, в котором большую часть занимал рассказ пришельца о причинах появления его в Орочьей Степи.

Где-то далеко на востоке - насколько далеко, сказать было трудно - жили хоть и странные, непривычного вида, но всё равно хумансы. У них были города, залитые солнцем и утопающие в зелени деревьев. Были дома с необычными, но радующими глаз крышами. Были семьи. Мужчины работали или служили в войске, женщины занимались домашними делами, дети играли, старики сидели на небольших покрытых искусной резьбой скамеечках, выпуская дым из странных штук и изредка перебрасываясь словами...

А потом пришла Орда.

Охранявшие границу отряды не устояли под напором многотысячной массы, и к тому времени, когда подошли войска из центральных районов, кочевники успели славно погулять в приграничной полосе. Сожжённые города и деревни, вытоптанные поля, угнанный скот... И люди. Мёртвые. Мужчины и женщины. Дети и старики. Ордынцы не пощадили никого...

Потом были тела, уложенные в рисунки, подобные тому, в котором лежал и сам Аррызг, и маги, проводящие ритуалы поднятия. Потом был кинжал с волнистым клинком, покрытым непонятными значками, опускающийся сверху, и строй немёртвых. Длинный и глубокий - в десять шеренг, не меньше. Потом были лошади, явно чем-то опоенные - их не беспокоило присутствие нежити поблизости, как не беспокоили и неживые всадники.

Потом был стремительный рывок немёртвого войска в степь. И теперь уже горели шатры кочевий. И снова трупы. Мужчин и женщин. Детей и стариков. Жалость - это чувство, а у перешедших Грань нет чувств. У них есть только Дело - выжечь заразу на корню. Чтобы. Никогда больше. Не повторилось...

Несколько степных родов, собравшись вместе, попытались было дать никого не щадящим карателям отпор, но что могут противопоставить воплощённой Смерти какие-то пять-семь тысяч живых? Ничего. И кочевники снова стали собираться в Орду, теперь - чтобы бежать. Бежать быстро и без оглядки. Бежать, бросая стада, отары, телеги - всё, что могло замедлить это бегство. Бежать куда угодно, хоть на край мира, лишь бы уйти от неминуемой гибели.

Потом был долгий пеший - кони начали шататься от накопившейся усталости и плохой еды, и их выпили - поход на запад. Немёртвые гнали брошенный степняками скот, по мере надобности используя его в качестве пищи, но очень скоро выяснилось, что на всех её не хватит, и поднятых отправили назад. Дойдут - станут стражами границы, не дойдут... Что ж, значит, так захотели боги.

Потом стало ясно, что Силы всё равно может не хватить, и идущие разделились на тех, чьи тела были в порядке, и тех, кто получил повреждения. И первые выпили вторых. Они должны были дойти. Должны - потому что тот, кто собрал степняков в Орду и командовал тем набегом, всё ещё отравлял мир своим смрадным дыханием. И они это знали...

* * *

- Значит, это большое становище... - Дарсиг не договорил. За него это сделал Аррызг:

'Последнее. Орды больше нет. Остались стойбища в стороне от пути чужаков, но их оставят нам. Чужаки не будут за ними гоняться. Отомстят и уйдут'.

- Они уйдут, - пробормотал один из вождей, - а мы останемся воевать со стариками, женщинами и детьми. Почётное дело для воина... - в его голосе клокотала ярость.

Немёртвый пожал плечами:

'Чужаки правы. Взрослых оставлять нельзя, они научат детей жить так, как жили их предки. А без взрослых...' - он снова пожал плечами.

Воспользовавшись возникшей паузой, верховный вождь сделал знак воинам, стоявшим у выхода, и те принялись обносить собравшихся кумысом, наливая его из бурдюков в подставляемые пиалы и заодно предлагая желающим полоски вяленой баранины - когда челюсти заняты, меньше возможности остаётся для необдуманных слов. Вертин тоже взял одну полоску, хотя и знал, что по твёрдости она не уступит подошве гвардейского сапога. Хотя если не торопиться, а дать ей размокнуть во рту, получается очень даже неплохо, тем более что зеленошкурые готовили мясо с какими-то своими степными травами, придававшими ему немного непривычный, но очень приятный привкус...

Некоторое время все отдавали должное угощению, чтобы не обидеть хозяина, потом кто-то - кто именно, Вертин не увидел, голос раздался откуда-то сзади - задумчиво проговорил:

- У костров моего рода найдётся место для десятка-другого маленьких хумансов.

- И у наших...

На этот раз полковник разглядел говорившего: невысокий по меркам орков довольно молодой воин с седой прядью, спускавшейся от темени за левое ухо, за которую его называли Чубарым. Это его воины помогали отряду переправляться на левый берег и обратно. Рассказывали, что эта прядь - память о раннем детстве, когда на кочевье их семьи выскочила тварь. По словам рассказчиков, Чубарый уже тогда показал себя храбрым бойцом, не убежав, а попытавшись подстрелить зверюгу из своего детского лука. На его счастье тварь была занята намного более важным делом - уходила от отряда гнавших её охотников и потому не обратила внимания на мальчишку.