Виталий Каплан - Тайна аптекаря и его кота

Не успел я слова вставить, как поднялся господин Алаглани, опёрся руками о стол.

— Вот что, бабушка Суалагини, — заговорил он тихо и медленно. — Благодарствую, конечно, и тропинку ты нам когда-нибудь покажешь, и туесок возьмём, да только после. А сейчас никуда мы не побежим, потому что незачем нам скрываться. Не перевёртыши мы, а честные купцы, добрые колесиане, и людям это объясним, и послушают меня люди, ты не сомневайся. А огородами утекать и гнев селянский на твою голову навлекать — это не по мне. Доброе имя торговца Гуаризи я пятнать подозрениями не позволю! Пошли, Гилар!

Бабушка Суалагини, скорбно поджав губы, принялась убирать со стола, а я вслед за господином вышел на крыльцо. Честно сказать, братья, озлился крепко. Поднималось со дна души едкое раздражение.

— Вы что задумали? — прошипел я. — Бабка права, хватаем кота и в лес! С кем объясняться вздумали? С селянами? Они нас в колья сейчас возьмут, а мы без оружия! Двоих-троих завалим, и нас сомнут.

— Гилар, — ответил он непривычно мягко, — утихни. Я знаю, что делаю.

— Честное имя купца Гуаризи вздумали защищать? Так его даже не Алаглани звать, — напомнил я. — Мы тут крепко вляпались, господин мой. Никогда, что ли, не видели разъярённых селян? Они слов не понимают, уж поверьте.

— Снова по уху съездить? — ласково предложил господин Алаглани.

— Да хоть по уху, хоть по какому месту, — уныло ответил я. — Лишь бы смыться отсюда. Сгинем же, и без всякого толку сгинем.

— Всё, хватит препираться, — оборвал меня господин. — Глянь-ка, они уже идут сюда!

…Для деревеньки в тридцать дворов их было довольно много. Я насчитал только мужиков человек десять, а ведь были ещё бабы с детишками. Ну понятное дело, любопытно, да и малышне радость какая — поглядеть, как забьют кольями оборотней. Потом до старости можно будет хвалиться. Впрочем, колья были только у троих, и ещё у двоих — топоры за поясом.

— Ты только ни во что не вмешивайся, — господин наклонился к моему уху, но со стороны, должно быть, казалось, будто он поклонился новоявленным гостям. — Я всё сделаю сам!

— Только, пожалуйста, не как в Дальней Еловке, — не удалось мне удержаться. — Только без «оно понятно» и «эх, жисть!».

— Щенки волков не учат, — сообщил мне господин и громко произнёс:

— Доброго вам дня и милости Творца Изначального, уважаемые!

Он спустился с крыльца и сейчас стоял перед толпой, сложив руки на груди. Глядел на собравшихся и молча ждал продолжения.

— Тварь! Отдай моего сына! — вылетела из толпы худая растрёпанная тётка, я сразу понял: маманя Асигунайи. Глаза её блестели, как бывает при поцелуе сестриц-лихорадиц, на щеках выступили багровые пятна. Она чуть не бросилась с растопыренными пальцами на господина, но всё же остановилась в двух шагах.

— И тебе здоровья, уважаемый, — вышел из толпы высокий, костистый дед, отодвинул левой рукой тётку: не встревай, мол, в мужской разговор. Помолчал, видно, подыскивая слова, затем решился: — Тут вот какое дело… общество, значит, интересуется… беда у нас тут стряслась. Слыхал, поди?

— Да, слышал, — спокойно ответил господин. — Бабушка Суалагини рассказала, как оборотень похитил мальчика.

— Перевёртыш, — поправил его дед. — У нас так говорят.

— А вас так, а у нас в Урлагайе этак, — слегка растягивая слова, ответил господин. — Но сдаётся мне, что вы сюда, почтенные, шли не только целью сообщить то, что я и так уже знаю. Верно?

— Он, он это! — загудел кто-то из мужиков. — Больше ж некому!

— Охолони, Диусаль, — строго сказал дед. — Говорить я буду, а ты себе язык на узелок завяжи. — Он в упор посмотрел на господина и спросил:

— Ты кто таков, почтенный?

— Звать меня Гуарази, — не спеша, откликнулся господин. — А это, — указал он на меня, — сын мой, Гилар. Живём мы в городе Тмаа-Урлагайя, держим небольшую торговлишку. По скобянке работаем. У вас в Пустошье не по своей воле оказались. Шли с караваном на ярмарку в столицу, караван разбойники вырезали, спастись удалось только нам с сыном. Убежали с торгового тракта в лес, блуждали два дня, измучились, и лишь милостью Творца вышли на вашу деревню.

— Да слышал я это, слышал, — дед отмахнулся, точно от комара. — Суалагини растрепала. Только вот людям про вас иное мыслится. Сам посуди, когда дитя пропало? Когда вы ещё из лесу не вышли, потому как в деревню вы вошли уже на закате, а мальцы за хворостом отправились, когда солнышко ещё высоконько стояло. Значит, могли вы их в лесу встретить. Могли?

— Может, и могли, да не встретили, — сказал господин. — А что, у вас тут принято человека виновным объявлять только потому, что кому-то что-то помыслилось? А ну как ошибётесь, а на совести грех повиснет?

— Да что с ним валандаться, — зачастил кто-то нетерпеливый. — В колья их, да и всё тут.

— Успеем в колья, — не оборачиваясь, возразил старик. — Сперва же разобраться надо, чтобы по-людски. Значит, не перевёртыши вы? — спросил он, глянув на меня в упор.

— Мы с батей честные купцы и добрые колесиане, — жарко начал я, сотворив знак колеса. — И в том клянёмся милостью Творца Изначального, над миром обитающего и мир не оставляющего, мольбы наши принимающего и для вечного спасения потребное дарующего.

— Или вы тут считаете, что перевёртыши, сиречь оборотни, есть природная сила, а не дело демонское? — перешёл в наступление господин. — Но будь оно так, Доброе Братство не вылавливало бы оборотней и не жгло бы их. Кому виднее — вам или Братству? А? Вот ты что думаешь? — ткнул он пальцем в того, нетерпеливого. — Дерзнёшь оспорить вероучение, и тем душу загубить?

Мужичок потупился и пробормотал нечто невразумительное.

— Или ты! — указал он на второго, с бородой чуть не до глаз. — Доверяешь в сём вопросе Братству или нет?

— Доверяю, — вздохнул тот. — Нечто можно Братству не довериться?

— А коли так, — продолжил господин, — то сами рассудите: должны ли перевёртыши святых слов и знаков бояться?

— Должны! — сообразил плюгавенький мужичонка с испитым лицом. Я даже задумался: места глухие, откуда берёт-то? Разве что сам гонит…

— Ну так вот, — господин сделал шаг вперёд и толпа отхлынула. — Слушайте меня!

И он начал нараспев читать последование о ниспослании милости Творца. Читал правильно — слегка вытягивая гласную в корне, усиливая напор к середине фразы.

— Ишь ты… — протянул восхищённо плешивый дядька. — Чешет прям как брат Изихругари, покой его душе…

— И ты, сынок, покажи людям, что святые словеса нимало тебе не вредят, — велел господин.

Ну, я и показал. Четверть часа не останавливался — и утренние прошения изложил, и последование к ночных страхов преодолению, и слово призывное на рытьё колодца, и даже последнее братское напутствие тем, коих Творец в Небесный Сад берёт.