Виталий Каплан - Тайна аптекаря и его кота

— Да, конечно, понимаю! — и откуда-то достаёт пестрядевый мешочек. — Тут все мои сбережения… Их немного, восемнадцать огримов…

Господин аж скривился.

— Сударыня! — сказал голосом, как рашпиль жёстким. — Уберите ваши деньги. Во-первых, я вполне обеспечен и за подобного рода услуги не беру серебра. Во-вторых, я ещё не сказал, что помогу вам. Я сказал, что могу помочь. Теперь мне надо подумать и решить, следует ли это делать. Сами посудите, я сочувствую вашему горю, но вы же втягиваете меня в политическую авантюру. Поверьте, мне очень много есть чего терять в случае неудачи… да и в случае удачи тоже, если всё это когда-либо выплывет. А для того, чтобы принять окончательное решение, я должен удостовериться, что вы были со мной предельно откровенны. Помолчите, не перебивайте. Здесь не такое дело, чтобы верить или не верить. Здесь надо точно знать. И есть для того способ. Но предупреждаю: способ сей опасен.

Он встал из-за стола, снял с пояса связку ключей, отпер верхний правый ящик своего стола и достал оттуда тот самый изумруд на золотой цепочке.

— Послушайте, сударыня, — сказал он. — Когда человек говорит и даже когда молча думает, его душа испускает невидимые флюиды… проще сказать, испарения. Когда говорит правду, то флюиды это одного рода, когда же он лжёт — другого. Сей камень обладает редкостным свойством — он улавливает флюиды лжи и, многократно усилив, обращает в душу того, чьими флюидами напитался. Если вы когда-либо видели выпуклую стеклянную линзу, то знаете, должно быть, что падающие на неё солнечные лучи она сводит в крошечное пятнышко, и пятнышко это делается столь горячим, что зажигается пламя. Так и здесь: если вы скажете неправду, то направленные на вас флюиды сводятся в точку и могут лишить вас разума, а то и жизни. Флюиды же правды камень не ловит, и потому от правды никакого вреда не будет. Готовы ли вы подвергнуться испытанию? Если нет — мы немедленно расстанемся, причём вы обязуетесь никому не рассказывать о нашей встрече. Нарушать такое обязательство не советую — сами, надеюсь, понимаете, почему. Если же вы испытание выдержите — значит, я попробую вам помочь. Заметьте — попробую, а не обещаю непременную победу.

— Конечно! — стиснула она правой рукой пальцы левой. — Я сказала вам подлинную правду и готова пройти любые испытания.

— Хорошо, — усмехнулся господин. — Тогда оставайтесь в кресле. Я встану за вашей спиной, приложу камень к голове и буду задавать вопросы. Если вы солжёте, камень покраснеет, и мы немедленно прервём наш опыт. Может быть, в этом случае удастся хотя бы частично сохранить ваш рассудок.

Так они и сделали. Встал он за креслом, взял цепочку с камешком, поднял чуть выше её головы. Мне отлично всё было видно — кресло гостевое стояло как раз напротив двери в чулан.

— Вас действительно зовут Анигалайи, вы действительно живёте на Второй Ткацкой? Отвечайте лишь одним словом. Да или нет?

— Да! — громко сказала она. Камешек оставался зелёным.

— У вас действительно есть семнадцатилетний сын Хаузири?

— Да!

И вновь камешек ни во что не окрасился.

Короче, сколько он её ни допрашивал, а камень как был зелёным, так им и остался. Видно было отлично — солнце скрылось за тучкой и лучи его не мешались. А я ещё подумал тогда: не приведи Творец, чтобы господин меня вот так через камешек допрашивал. Ужас ведь что выйдет… Если, конечно, камешек и впрямь зачарованный, а не обман всё это. Сами понимаете, братья, и такой расклад я исключить не мог.

— Ну что ж, сударыня, — наконец сказал он, когда все вопросы, какие только можно тут было измыслить, у него кончились. — Вы испытание выдержали. Я берусь попробовать вам помочь. Как именно я это сделаю, знать вам незачем, но только завтра в полночь вам надлежит быть за восточными городскими воротами, на первом же перекрёстке, где от восточного тракта отходит дорога на север. Там вас будет ждать крытая повозка и возница. И там же вы получите вашего сына. Возница доставит вас в провинцию Тхаалаш Северного Удела, там вы в городе Тмаа-Тхаалаш найдёте человека, коего звать Ишигури. Это тамошний аптекарь. Ему отдадите письмо, которое я сейчас напишу. Он переправит вас с сыном за границу, в Миагардалайю. Там уж сами устраивайте свою судьбу. Надеюсь, прикопленного серебра на первое время хватит. Благодарить меня не надо, я следую своим представлениям о правильном пути.

Он убрал камешек в тот же ящик, запер его и сел за стол. Кот всё это время обретался на книжном шкафу и посверкивал оттуда глазами — огромными, точь-в-точь как тот камешек.

— И вот ещё что, сударыня, — добавил он, наскоро нацарапав несколько строк на листке бумаги, сложив его в два раза и запечатав растопленным на свечке сургучом. — Если у меня не получится, то на перекрёстке вы просто никого не найдёте, и утром, когда откроются ворота, вернётесь в город. Значит, не судьба. В таком случае более ко мне не приходите, а молитесь Изначальному. Вот, держите письмо, и более не смею вас задерживать! Мне ещё предстоит много работы по вашему делу.

Ушла вдова, а господин всё из кабинета не выходит. Значит, и мне приходится под тюфяком таиться. А у меня, между прочим, горе намечается. Отлить мне понадобилось. И то слово — я ж с послеобеда тут, в чулане, а время к ужину клонится… и если приём у господина затянется, то что мне делать?

Проводив до двери вдову, господин снова в кресло своё вернулся и долго-долго сидел, вообще ничего не делая. Только кота гладил. И показалось мне, что как-то невесело ему. Меня бы даже на жалость пробило, не будь я так своим мочевым пузырём озабочен.

А господин меж тем достал стопку чистой бумаги, макнул в серебряную чернильницу остро очинённое перо и начал что-то писать. Но не так, как только что, когда для вдовы записку накарябал, а аккуратно, медленно. Небось, изысканным почерком «горная цепь». Там уж прямо буковка к буковке, ни на волосок не отклоняясь. Ну, знаете, короче. А я лежу, мучаюсь… Да, разумеется! Ну как вы могли сомневаться? Конечно. Молился я, уповая на Изначального Творца. Молюсь, уповаю, а сам прикидываю: если больше посетителей не будет и он быстро с писаниной своей разберётся, то, наверное, ужинать пойдёт. Вот тогда-то я и улизну. Одна беда — в это время ведь и у наших будет ужин, и заметят все моё отсутствие.

Но недаром молился я Высшей Воле, и снизошла она, сотворила чудо — не больно-то само по себе весёлое, но крайне в тот миг полезное.

В кабинет Алай ворвался. Вы поняли? Не постучался, не поскрёбся, а именно что ворвался. Весь запыхавшийся, глаза горят.

— Господин! — кричит. — Прощения прошу, но беда у нас стряслась!

Оторвался господин Алаглани от бумаг, посмотрел на него кисло:

— Что ещё за беда? Ты соображаешь, что творишь, от дела меня отрывая? Про почтительность напомнить?