Виталий Каплан - Тайна аптекаря и его кота

На кого падёт его взор — у того оборвётся линия судьбы, изначально сотканная, и начнётся другая судьба, чёрная, полная горя, лишений, предательств, болезней и мучений. И посмертный удел таковых ничуть не лучше…

Да, братья, я прекрасно знаю, что это древние языческие суеверия. Более того, когда ещё всё хорошо в моей жизни было, нам, ребятишкам, брат Галааналь внушал, что не стоит верить старым басням, что от невежества всё это люди выдумали, а истина — она Творцом Изначальным открыта. Но только народ у нас в Гурахайском крае тёмный, дедовским преданиям больше верит, чем учению Колеса. То есть открыто никто в том не признается, на словах-то все добрые колесиане, а вот как до дела доходит… Ну и я таким же был. И верил в злую силу Зелёного Старца Мидаржи.

И вот стоял я в том непонятном поле, глядел, задрав голову, в небо, и Зелёный Старец глядел на меня. Жутью от него веяло, сразу и тоскливой, и весёлой. То есть чуял я: чем мне тоскливее, тем ему веселее. И подумалось мне тогда, что, может, печаль человеческая для него как хлеб? И потому он раз в тринадцать лет на небо выкатывается, что сеет зёрна горя? Заботится о пище своей будущей?

Ну вот стоял я так, стоял, а после скрутило меня холодом, и побежал я, чтобы хоть как-то согреться. Под ногами невесть откуда плотная дорога взялась — не торговый тракт, конечно, поуже, но — настоящая дорога. Лупил я по ней босыми пятками, и ничего не чуял, кроме холода и тоски.

А потом эту дорогу другая пересекла, и только вбежал я на перекрёсток, как схватил меня кто-то огромный, рот зажал и по голове чем-то влепил. Вроде и мягким, а с ног сразу валит. Полагаю, длинный мешочек с песком то был — отличное средство человека в беспамятство ввергнуть, не проломив ему при том черепушку. Потемнело у меня в глазах, закружились в них жёлтые искры, всё больше и больше их сделалось, и вытянулись они тремя линиями, и полетел я туда… и открыл глаза.

Склонился надо мной господин Алаглани. Свечи между зеркалами, оказывается, уже потухли, и комнату освещали только небольшие факелы, укрепленные в медных кольцах на стенах и забранные стеклянными колпаками с дырочками. Удобная, кстати, придумка — светит ярче свечей, а колпак — чтобы не загорелась стена.

— Ну ты как, Гилар? — отчего-то шёпотом спросил господин. — Пришёл в чувство?

А на руках у него кот нежился. Толстый, довольный.

— И как состояние моего здоровья, господин мой? — ухмыльнулся я. — Внушает ли тревогу?

— Мне, Гилар, многое тревогу внушает, — господин, похоже, не заметил моей намеренной дерзости. — Давай-ка поужинаем, и спать. Трудный был день, а завтра силы потребуются. Гости у нас завтра будут.

Гости пожаловали к обеду. Вернее сказать, к обеденному времени, то есть когда солнце уже перевалило за полдень. Потому что кормить их всё равно было бы нечем, те припасы, что я из городского дома взял, истощились, а закупиться на постоялом дворе не вышло — улепётывать пришлось, не до закупок. Остался крошечный кусочек окорока, две рыбки вяленые и полторы хлебные лепешки.

Встал я ещё затемно — то есть когда тьма ночная уже слегка разбавилась бледным утренним светом. Дела обычные — натаскать дров, заново протопить печь — она уже остыла чуток, набрать и нагреть воды, чтобы и коней поить, и нам с господином тёплым умыться, как и в городском его доме было заведено.

Хорошо хоть в конюшне здешней был запас сена, не пришлось ломать голову, чем коней кормить. Но вообще заметно, что нежилой этот дом. Странно, как его местные мужички не разграбили.

Господин с утра был крайне молчалив. С неохотой поел, взял на руки кота и поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж, велев за ним не ходить, а сидеть внизу смирно и вспоминать, что премудрый с многоопытным понаписали.

Я, конечно, учёные воспоминания отложил, более нужным делом занялся. Первый этаж обшарил, тайнички на всякий случай обустроил, потом со свечой в подвал спустился — и сделал там интересное открытие. Так-то в подвале скучно было, пусто, холодно. Ни сундуков там не хранилось, ни бочек с разными соленьями да копченьями. Оно и понятно — коли в доме не жить, печи не топить, так и подвал промёрзнет, сгинут все эти соления. У нас в трактире однажды такая беда случилась, ещё когда все живы были.

Так вот, привлекла меня груда поленьев в одном углу. Вот зачем, скажите, в подвале дрова хранить, когда на то особый сарай имеется, да и крытая поленица на дворе? И если уж захотел господин запас тут хранить, то почему свалено всё так? При его-то любви к тщанию и аккуратности!

В общем, разгрёб я эти поленья и обнаружил под ними люк. Тяжёлый, едва сдвинул. Дохнуло снизу холодной тьмой. Ну, ясное дело, подземный ход. Разумно. Если что, в лес можно улизнуть. Я, понятное дело, спускаться не стал. Кто знает, как далеко тянется этот ход, а у меня свеча уже догорает. К тому же господин в любой момент кликнуть может. Потому закрыл я люк, накидал дров, как было, и наверх вылез.

Что делал, спрашиваете? Да ничего такого не делал. Сидел у печки, вспоминал разное. А особо то вспоминал, что вечером на меня нахлынуло, когда я сидел меж зеркал медных.

Всё-таки ясен пень, чары это. Вспоминаешь то, что было, да так ярко, ни с каким сном не сравнится. И ведь всё вспоминаешь — не только что было, но и что думал тогда, что чувствовал. Но зачем это господину? Может, этими чарами он и впрямь что-то во мне исцеляет? Но что во мне исцелять, я здоров как бык, о чём, братья, имеющиеся среди вас лекаря прекрасно осведомлены. Загадка…

А потом услышал я вдалеке звон бубенцов, и бросился на двор. Ворота, конечно, отворять заблаговременно не стал, потому что мало ли кто может ехать? А вдруг враги? Правда, зачем врагам с бубенцами подкатывать?

Вскарабкался я на забор, пригляделся. Но что толку взглядываться в чащу леса? Дорогу всё равно закрывают деревья. И лишь выехали они на поляну, я их разглядел.

Немного оказалось их, гостей. Бричка вроде нашей, трое гнедых коней, по виду непростые кони. То есть явно плуг не тянут, но и не скакуны благородных кровей, на коих графам да князьям полагается гарцевать. А такие, как эти, могут и повозку тянуть, и в бой идти, когда конной лавой два войска сшибаются.

Приглядевшись, узнал я кучера на козлах. Был он уже у нас в гостях, ранней осенью. Трудно такого не узнать, уж больно приметен его кривой шрам через всю левую щёку. Тот самый Гирхай, запретивший господину добавлять к своему имени «пресветлый».

А господин, оказывается, тоже на двор выскочил. В одной рубашке, между прочим.

— Чего ждёшь, вынимай засов! — крикнул он, и я поспешил открыть ворота.

Вкатилась бричка на двор, остановил Гирхай гнедых своих, наземь спрыгнул. И звякнул при том железом. Эге, понял я, под шубой-то броня, похоже. Да и краешек сабли вон, выглядывает.