Виталий Каплан - Тайна аптекаря и его кота

— Добро пожаловать, господин, — низко поклонился я. — Сейчас лошадок ваших распрягу да обустрою.

— А, это ты, шустрый, — усмехнулся он в усы. — Ну, займись, а после покажешь, хорошо ли обустроил.

Подошёл к нему господин Алаглани, молча обнял за плечи. Спросил:

— Ну как, в порядке? Без приключений доехали?

— Знаешь, сам удивляюсь, — ответил Гирхай. — Никаких препятствий, ни от людей, ни от зверья. Всегда бы так…

Но господин, кажется, не дослушал его ответ. Распахнул дверцу брички, и миг спустя вынес оттуда на руках пацанёнка лет семи, в шубке на лисьем меху. Пацанёнок, похоже, спал в дороге и сейчас только проснулся. Открыл глаза, радостно вскрикнул и обнял аптекаря. А вскоре колыхнулась за дверцей занавеска и из брички рыбкой выскользнула женщина.

Просите описать подробнее? Это легко. На вид не более тридцати, чуть выше среднего роста, под шубой телосложение не разберёшь, но как потом выяснилось, не толста и не худа. Как сказал бы брат Аланар, в самую меру. Лицо слегка вытянутое, подбородок треугольный, кожа бледная, волосы из-под меховой накидки выбиваются тёмные, глаза — чёрные, и под глазами слегка заметны тени. Не те, что модницы себе рисуют, а какие бывают от большой усталости или больших волнений.

— Ну, здравствуй, Алаг, — её голос оказался чуть с хрипотцой, но сильный и звучный.

А господин Алаглани, удерживая мальца левой рукой, правой обнял свою гостью, и несколько мгновений они стояли так неподвижно. А мы с господином Гирхаем на них смотрели: я с удивлением, чуть ли не рот разинув, а Гирхай — с грустной какой-то улыбкой.

— Да что мы так стоим! — вскрикнул наконец господин Алаглани. — На морозе-то! Пойдёмте в дом!

Он спустил на землю малыша, которого женщина тут же взяла за руку, и все трое они поднялись на крыльцо.

— Поди-ка сюда, малец, — негромко сказал Гирхай. — Поможешь вещи выгрузить.

И принялись мы с ним таскать в дом сумки, коих изрядно было. Я, конечно, порывался сам всё снести, но Гирхай не позволил, таскал со мною наравне. Словно забыв, что пресветлым такими делами заниматься невместно.

В доме обнаружилось, что среди сумок этих и узлов — немало съестных припасов, так что обед у нас всё-таки будет.

Хлопотал я по хозяйству и при этом внимательно рассматривал гостей. Господин Алаглани, суетливо-радостный, сообразил всё-таки назвать их имена. Ну, как звать господина Гирхая, я и без того знал, но знания, конечно, не выказывал. Женщину полагалось звать госпожой Хаидайи — причём господин, разумеется, не добавил к имени «мау». Понятная предосторожность. Мальчика же, как выяснилось, звать Илагаем. На вид ему, как я уже сказал, было лет семь. Худенький, черноволосый, а глаза серо-зелёные. Лицо бледное, и весь он какой-то был не то что сонный, но то ли усталый, то ли грустный. Затеял, правда, играть с котом на ковре, но кот его своим царственным вниманием не удостоил. И сколько ни дёргал Илагай перед кошачьим носом пуговищу на ниточке, тот лишь вяло отмахивался лапой.

Господин меж тем утащил Гирхая в дальнюю комнату на первом этаже, а мы с госпожой Хаидайи и Илагаем — надо понимать, сынишкой её — остались в зале, где печь. Похоже, в этом лесном доме зал был и за кухню, и за столовую.

Начал я с обедом хлопотать, и тут ко мне присоединилась госпожа Хаидайи. Дескать, готовка — женское дело, и не может она потому в стороне оставаться. Не стал я, конечно, говорить, что ей, столь высокородной, мараться стряпнёй невместно — ведь откуда мне, слуге аптекарскому, знать, что она — мау?

— А у нас, — заметил я, чистя морковку, — ну, то есть в дому господина Алаглани, — всё ребята готовят, братья Амихи с Гайяном. И неплохо, между прочим, готовят.

— Ну, чтобы просто сытно было, особого умения и не надо, — тонко улыбнулась госпожа Хаидайи. — Но вот чтобы было ещё и вкусно, и ароматно, тут нужна женская рука. А что, у господина Алаглани никакой женской прислуги нет?

Я замялся. С одной стороны, господин не давал мне никаких наставлений на сей счёт — в смысле, о чём лучше не болтать. С другой — не хотелось вспоминать о грустном.

— Была у нас девчонка одна, Хасинайи её звали, — ответил я тихо. — Она стиркой занималась у нас, глажкой. Да только осенью померла, бедолага. Болезнь у неё скоропостижная случилась.

— И что же, не сумел твой господин её исцелить? — удивилась гостья.

— Слишком поздно обнаружилось, — пояснил я. — Господин так и сказал: лекарская наука могуча, но не всесильна. Вот… Так что теперь у нас только пацаны.

— Не обижает вас господин Алаглани? — голос её был мягок и внимателен. Будто не со слугой безродным разговаривает, а с равным себе. И этим напомнила она мне юного графа Баалару.

— Нет, что вы, моя госпожа! — вскинулся я. — Господин Алаглани добрый. Иногда, пожалуй, и слишком.

— Доброта не бывает излишней, Гилар, — заметила госпожа Хаидайи. — Она может быть неразумной, может быть неуместной, но вот излишней она никогда не бывает.

— Ну, это как сказать, — возразил я. — Вы, моя госпожа, лук-то мельче режьте… Вот вы сказали, доброта может быть неразумной, а ведь неразумная и излишняя — это почти одно и то же. Если излишняя — значит, и неразумная, ибо во всём, как учит нас премудрый Памасиохи, следует соблюдать меру.

— Вот как? — удивилась она. — Ты читал творения премудрого Памасиохи?

— Читал, моя госпожа. Господин Алаглани отчего-то решил со мной заниматься, а поскольку я грамоту знаю, то и велит он мне читать разные учёные книги, а потом спрашивает, как запомнил и что понял.

— Интересно… — протянула она. — Ну а грамоте ты где выучился?

— Так ещё по прежней жизни, — охотно пояснил я. — Мой папаша скобяную лавку держал, а как же в купецком деле без грамоты? Ходил заниматься к старому брату Галааналю, что через два дома от нас жил. Он и вколотил мне науку. Вот уж у кого доброта излишней не была…

— Тебе лет-то сколько, Гилар? — перебила она.

— Четырнадцать, моя госпожа.

— Уж больно ты взросло рассуждаешь для четырнадцати лет… — она усмехнулась краем губ. — Прямо как старичок.

— Жизнь у меня трудная была, вот и пришлось мозгами шевелить, чтобы не окочуриться, — подбавил я в голос важности. — Много у меня бед приключилось, лишился всей родни, скитался по дорогам, милостыньку просил. Честно скажу, и мелким воровством промышлял, ибо когда брюхо с голоду пучит… это у благородных ведь говорится: честь превыше нужды, а у нас, у чёрного народа, наоборот — нужда превыше чести. Так что, госпожа моя, и замерзал я, и били меня нещадно, и страхов я разных натерпелся… и что мне, после всего этого в камушки с ребятнёй играть да взапуски бегать?

— Ну а дальше как жизнь свою устроишь? — поинтересовалась госпожа. — Не вечно же ты в услужении у Алага будешь… то есть у господина Алаглани, я хотела сказать.