Карина Демина - Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака

Евдокия мяла платок. Она собирала его в горсть, стискивала влажный батистовый комок, будто бы он был виновен во всех сегодняшних неприятностях. И опомнившись, руку разжимала.

Выдыхала.

Вдыхала.

Злилась на корсет, который с каждой секундой все сильней стискивал тело, на нижние рубашки, ставшие вдруг жесткими, на платье… на себя, дуру ряженую.

Княгиня Вевельская… будущая… а разоралась, что торговка на рынке… и то, иные торговки себя приличней ведут. И накатывала странная тоска, до глаз слепых, до слез, готовых пролиться по взмаху ресниц. И сидела Евдокия, не моргая, к окну отвернувшись.

Лихо молчал.

А Себастьян ерзал, но стоило открыть рот, как тотчас замолкал, прикусывал палец.

Что оставалось?

В окно глядеть, на луну круглую, сытую… на мостовую, светом лунным залитую, на дома и дерева, которые стояли, подернутые будто бы туманом… и от тумана этого вновь глаза резало.

Что с нею?

Неужто так обидно было услышать от Богуславы… та ничего не сказала… ничего такого, что Евдокия вспомнила бы.

И уронив платочек, Евдокия стиснула виски ладонями. Надобно вспомнить…

Был Себастьян.

И беседа в парке… и возвращение в дом… кажется, тогда она о Лихославе беспокоилась… о том, где был… а Себастьян обещал, что братца найдет… и ведь нашел, да в таком виде… почему-то вид этот вызывал глухое раздражение.

Одежда явно с чужого плеча, так еще и грязная. Сам встрепанный, хмурый, забился в угол и руки на груди скрестил, словно от нее, Евдокии, защищается. И глаза отливают характерною волчьей желтизной… и сесть бы рядом, прижаться, обнять, чтобы и его страхи ушли, и собственные, да только не время.

Не место.

— Знаете, давненько мне на похоронах бывать не доводилось… — Себастьянов хвост пощелкивал по дверце экипажа, и звук, надо сказать, получался преомерзительный. — Но помнится мне, что и там оно как-то все веселей… покойничек лежит, люди празднуют.

— Бес, давай… потом…

— Лишек, да куда уж еще потомей?

Экипаж остановился.

— Потом, — повторил Лихо, и как-то так нехорошо… вроде и негромко произнес, но Евдокия похолодела.

— Что ж… потом так потом… Евушка, радость моя, а скажи-ка мне, с какой это вдруг напасти ты в Богуславу стрелять удумала. Нет, я понимаю распрекрасно, что она и святого до ручки доведет, но ты мне прежде казалась девицей сдержанной, разумной даже…

— Потом, — в третий раз произнес Лихо и руку протянул. — Идем. Ей надо отдохнуть.

— Я… не знаю.

Пальцы у Лихослава были ледяными.

— Не помню… я не помню, что она мне сказала. Просто вдруг очнулась… а в руках револьвер… и кажется, я выстрелила, — Евдокия произнесла то, о чем и подумать боялась.

Стреляла.

Едва не застрелила… и еще бы немного…

— Ева, — Лихо сел рядом. — Все хорошо…

— Плохо, — она покачала головой. — Все очень плохо… я… я действительно ведь не помню, что произошло…

— Как знакомо.

— Бес!

— Что? — Себастьян подался вперед и платочек протянул, наверное, тот самый, Евдокиин, измятый до крайности. — Я лишь пытаюсь сказать, что как-то странно, когда два вполне адекватных человека вдруг разом начинают страдать провалами в памяти… в гости бы вам наведаться… к знающему человеку.

Евдокия покачала головой.

Нервы.

И только…

— Ева, он дело говорит… отправляйся, — Лихо держал крепко, и гладил по плечу, и от этого становилось только хуже.

— Нет! Я… — от одной мысли, что надобно куда-то отправляться, становилось дурно. И дурнота подкатывала к горлу, еще немного и Евдокию стошнит.

Она представила, как ее выворачивает…

На бархат обивки.

На кожаные сиденья… на белый некогда костюм Себастьяна и туфли его, заляпанные бурой грязью…

— Нет! — она вскочила, но упала бы, если бы не Лихо. — Не сегодня! Завтра… я обещаю, что завтра… куда хотите… а сегодня мне отдохнуть надо.

Евдокия уцепилась за эту спасительную мысль.

Ей надо отдохнуть.

И все пройдет.

Конечно, пройдет… она ведь женщина, в конце-то концов… с ней случаются недомогания… и волнения… и все то, что происходит обычно с женщинами.

Евдокия выбралась из кареты, вцепилась в мужа, силясь справится и с дурнотой, которая и не думала отступать, и с головной болью. И с раздражением.

— Лихо, ты же понимаешь, что это ненормально, — Себастьян не остался в экипаже.

Видеть его было неприятно.

И Евдокия отвернулась.

— Уйди, — попросил Лихо. — Пожалуйста… я все понимаю, но не сейчас. Ладно?

Не сейчас.

Правильно.

Потом. Завтра или позже… послезавтра… в конце концов, что страшного случилось? Ничего… Евдокии отдохнуть надобно, поспать… сон от всего спасает.

— Пойдем, — попросила она мужа. — Пожалуйста…

И он согласился.

На руки подхватил, а Евдокия и забыла, до чего он сильный. И пахнет от него свежескошенной травой, и еще солнцем, деревом горячим… а в руках уютно, спокойно, что в колыбели.

Колыбель и есть.

Из нее Евдокия не желает выбираться.

— Не уходи, — просит она, обнимая его за шею. Пальцы соскальзывают с холодной полосы ошейника, которого не должно бы быть, но он есть.

Неправильно как.

— Не уйду, конечно, — Лихослав касается холодными губами виска. — Куда мне от тебя?

— Жалеешь?

— О чем?

— О том, что женился на мне…

Пусть скажет правду. Или солжет. Евдокия не знала сама, чего ей хотелось больше. Наверное, не следовало спрашивать о таком… надо было просто сидеть, слушать его дыхание, мечтать… мечтать ведь легко… придумать себе жизнь, которая длинная — длинная и счастливая, чтобы каждый день и по — своему.

Как в сказке.

— Нет, — он вытянул из волос шпильку. И вторую… и третью. Лихослав вынимал их осторожно, но у Евдокии было такое чувство, будто бы шпильки эти вытягивали прямо из головы.

Она терпела.

И все одно застонала.

— Себастьян сказал, что я меняюсь…

— Все меняются.

И еще одна… к ней прилип светлый волос, обвил шпильку тонкой змейкой…

— Я к худшему.

— Бес говорит, не думая…

— Неправда. Это только кажется, что не думая. А на самом деле… он умеет думать… и думает… и когда говорит, то всегда очень точно… я хотела быть как они, но у меня не выйдет.

— К счастью.

Шпилек в прическе больше не осталось, и голова сделалась легкой, чужой. Лихослав разбирал волосы по прядям, и каждую пропускал меж пальцев.

— Почему ты не сказал…

— О чем?

— О том, что тебе плохо…

— Думал, получится перетерпеть… и получалось… тебе надо уехать.

— Куда?

— Не знаю… к матери? Тебя ведь приглашали в гости…

— О да… Приглашали, только все равно подозреваю, что мне особо не обрадуются…

— Кто?

— Эльфы.

— Какое тебе дело до эльфов? — он вытягивал прядь за прядью, и становилось легче. Отступила дурнота, и слезы ушли, и страх непонятный.