Лоис Буджолд - Священная охота

Ничего не произошло. Медведь заскулил.

Ингри потянулся в глубь своего существа и из самых глубин извлек то же самое слово; только теперь оно имело вес, превратившись в песнопение, от которого собственные кости Ингри завибрировали.

— Встань.

Огромный зверь развернулся, как пружина, и подбежал к хозяину. Джокол упал на колени и начал гладить любимца. Его большие руки зарылись в густой мех. Рыжеволосый гигант бормотал какие-то ласковые слова на языке, незнакомом Ингри, а белый медведь терся головой о вышитую тунику, пачкая ее слюной.

— Пойдем, мой добрый друг, друг Фафы, — сказал Джокол, поднимаясь и махнув рукой Ингри. — Пойдем, и ты разделишь со мной чашу.

Дернув за цепь, Джокол оглядел продолжавшую препираться толпу, презрительно фыркнул и двинулся к воротам. Верный Оттовин поспешил следом. Ингри присоединился к островитянам, заняв такую позицию, чтобы между ним и медведем оказался Джокол.

Маленькая, но впечатляющая процессия покинула храм, предоставив просвещенному Льюко успокаивать возбужденных людей. Ингри услышал, как тот сказал провинившемуся аколиту и всем вокруг: «Это был просто отблеск света». Оглянувшись через плечо, Ингри встретился с Льюко глазами, и жрец одними губами произнес: «Завтра». Ингри подумал, что это не слишком обнадеживающее обещание наверняка будет выполнено.

«У него глаза светятся серебром, и голос такой страшный — колдовской…»

Ингри ощутил знакомую боль — наказание аколита не пошло на пользу его спине, дай пораненной руке тоже; к этому добавился звон в ушах и жжение в сорванном горле.

Память помимо воли вернула Ингри к его давним мучениям в Бирчгрове. Багровая боль, когда его голову держали под водой, а легкие готовы были разорваться… невозможность даже застонать в этом леденящем холоде… Из всех способов побороть волка этот оказался самым эффективным, и озабоченные жрецы прибегали к нему часто, до тех пор, пока ясность сознания не вернулась к Ингри. Умение молчать, удивительное в таком еще почти ребенке, было выковано и закалено в холоде реки: более несгибаемое, чем воля его мучителей, более сильное, чем страх смерти.

Ингри стряхнул тревожное воспоминание и озаботился тем, чтобы выбрать дорогу к причалу по самым малолюдным улицам. Предостережение Льюко перестало казаться шуткой, когда их окружила толпа возбужденных детей, визжащих от восторга и тычущих в медведя пальцами. Джокол широко улыбнулся, а Ингри замахал руками, отгоняя любопытных. Его обострившиеся чувства наконец успокоились, сердце перестало колотиться. Джокол и Оттовин переговаривались на своем непонятном диалекте, бросая в сторону Ингри выразительные взгляды.

— Благодарю тебя за помощь бедняжке Фафе, лорд Ингрири… — обратился к Ингри Джокол. — Ингорри.

— Ингри.

Джокол виновато сморщился.

— Боюсь, я очень глуп в твоем языке. Ну, может, со временем мой рот научится…

— Ты хорошо говоришь по-вилдиански, — дипломатично ответил Инфи. — Я по-дартакански говорю не так свободно, а твоего языка не знаю вообще.

— Ах, дартаканский… — пожал плечами Джокол. — Трудный язык. — Его голубые глаза сощурились. — А писать ты можешь?

— Да.

— Это хорошо. Я не могу. — Великан печально вздохнул. — Она все перья ломает. — Он показал Инфи свою могучую руку. Инфи кивнул, выражая сочувствие: он ничуть не усомнился в словах островитянина.

Белый медведь ковылял быстро, и вскоре процессия добралась до ворот в городской стене, ведущих к причалу. Целая роща мачт вырисовывалась на фоне рдеющего закатного неба. По большей части у набережной теснились плоскодонные речные баржи, но среди них виднелось и несколько морских кораблей, поднявшихся по Сторку. Такие суда не плавали выше Истхома: дальше холмы стискивали реку, и через пороги и перекаты можно было только сплавлять плоты и бочки, когда вода стояла достаточно высоко.

Ладья Джокола, привязанная к далеко выступающему в воду причалу, была совсем на другие корабли не похожа. Она была не меньше сорока футов в длину, а в середине раздавалась изящно, как женские бедра. Нос и корма одинаково загибались и были украшены искусно вырезанными головами морских птиц. Палубы ладья не имела, и команде в плавании приходилось терпеть все капризы погоды, хотя сейчас позади единственной мачты был раскинут большой шатер.

На реке ладья казалась достаточно большой, но, на взгляд Инфи, для открытого моря была безумно мала. Это впечатление еще усилилось, когда через борт перелез белый медведь и с усталым вздохом плюхнулся посередине ладьи на, по-видимому, свое привычное место. Ладья закачалась, но постепенно остановилась; Джокол накинул цепь на крюк, вбитый в мачту. Оттовин с опасливой улыбкой показал Ингри на шаткую доску, служившую сходнями, — сам он пробежал по ней с привычной легкостью. В сумерках сияние ламп, горевших в шатре, казалось удивительно гостеприимным; их вид напомнил Ингри о маленьких деревянных корабликах со свечами, которые они с отцом пускали по реке в день Сына. То были счастливые времена — волки еще не сожрали их мир.

Две дюжины островитян радостно приветствовали и своего князя, и медведя, к которому явно привыкли. Все это были сильные мужчины, пусть никто из них и не мог равняться ростом с Джоколом; почти все они были так же молоды, как их вождь, хотя Ингри заметил несколько седых голов. У кого-то, как у Джокола, волосы были стянуты в хвост, у других — заплетены в косы, а один парень был стрижен наголо: судя по его покрытой сыпью и воспаленной коже, это было скорее всего отчаянной попыткой справиться с паразитами. Все спутники Джокола носили добротную одежду и, судя по количеству оружия, вместе с веслами аккуратно уложенного вдоль бортов, все были хорошо вооружены. Слуги, воины, матросы, гребцы? Ингри решил, что все они одинаково делали всю необходимую работу: тут не было места бессмысленному делению — бурное море такого бы не позволило.

Доставив медведя, Ингри хотел бы уйти, но подумал о том, что, как человек хранителя печати Хетвара, не должен отказываться от гостеприимства Джокола, чтобы не вызвать дипломатических осложнений. Он только надеялся, что ритуал будет коротким. Джокол жестом пригласил Ингри в шатер, который оказался достаточно просторным.

Он был сделан из шерсти, пропитанной для защиты от влаги жиром; Ингри решил, что его нос скоро привыкнет к запаху. Внутри на козлах были установлены два стола со скамьями по бокам и еще одной в глубине — к ней-то Джокол и провел Ингри. Сам князь и его помощник Оттовин уселись с двух сторон от гостя; остальная команда суетилась вокруг, быстро расставляя блюда с угощением.

Светловолосый молодой человек с рыжеватой бородкой, окружавшей, как ореолом, его подбородок, поклонился сидящим во главе стола и принялся раздавать деревянные чаши. Другой дружинник шел за ним следом и наполнял чаши какой-то беловатой жидкостью — сначала чашу гостя, потом Джокола, потом Оттовина. От чаш поднимался густой пар. Оттовин, чей вилдианский заметно уступал умениям Джокола, помогая себе знаками, объяснил Ингри, что напиток приготовлен не то из молока, не то из крови кобылицы. Попробовав его, Ингри решил, что неверно понял: речь, должно быть, шла о кобыльей моче… По крайней мере, судя по попытке изобразить ржание, которую в пояснение предпринял Оттовин, лошади явно имели отношение к напитку. Что ж, решил Ингри, ради вежливости он выпьет, давясь, эту гадость, а потом распрощается. Можно сослаться на необходимость явиться к Хетвару и дипломатично улизнуть.