Юлия Тулянская - Двери весны

— Помощь? — медленно спросила я. — Он предлагал. Я обязательно… если что.

— Вы же отказались. А теперь, вижу, все равно все хорошо стало… — задумчиво сказал бомж.

— Не стало, — ответила я. — Просто у меня… отходняк, наверно. Я просто долго нервничала, была в напряжении, и, наверно, мозг включил защитную реакцию. Эйфорию. Завтра снова все вернется… — и поскольку мой собеседник молчал, видимо, не понимая, что вернется завтра, я объяснила. — Осознание, что все плохо.

— Эйфорию? Включил? — бомж покачал головой. — Это что?

— Ну, просто я расслабилась… как бы на время забыла… отвлеклась.

Он медленно повел головой слева направо: нет. Мне снова показалось, что это не средних лет седой дяденька, а подросток с темными волосами.

— Нет, вы не отвлеклись, а на самом деле стало хорошо. Я чувствую. Вы сделали такую вещь… которую надо было сделать.

— Откуда вы-то знаете?

Он нахмурился и вздохнул.

— Не могу сказать. Знаю, и все.

— Но я ничего не делала.

— Не может быть. Вы сделали. Я в таких вещах не ошибаюсь.

— Бред какой-то… и мы с вами, как два придурка, — вспылила я, и сразу же мне стало стыдно. — Извините. Простите, пожалуйста. Я просто… Маму похоронила. Ну вы же сами понимаете. Что можно сделать, когда близкий человек умер? Да ничего!

Он смотрел на меня — снова его глаза казались ярко-зелеными, и было ощущение, что он видит меня насквозь. Видит, что я сама не верю тому, что говорю.

— Ну, если умер, то да. И правда, что тут можно сделать… Разве что вот — тропу ему открыть, видно, так… — еле слышно пробормотал мой новый знакомый. Хотя какой знакомый, если даже имен друг друга мы не знаем. И, похоже, он не торопится называть свое или узнавать мое.

— Вы про реку? — спросила я. Если он говорит про тропы, то почему бы мне не сказать про реку. Если мы оба несем чепуху, то он начал первый. Но мой вопрос удивил его.

— Реку? — бомж мотнул лохматой головой. — Не знаю. Там есть река?

— Река… Там есть, — вдруг прорвало меня. — А еще над ней горят звезды… ночью. А днем, я знаю, над ней летят птицы. Я не видела реку днем. Но знаю, над ней пролегают воздушные пути птиц… Я несу чушь? Эти пути, пути воды, воздушные пути, они… пронизывают весь мир, — меня несло. — Это мне все снилось. Я уснула и видела сон.

Мой собеседник предостерегающе протянул руку.

— Не надо дальше. Это ваши тайны, — поспешно сказал мой собеседник. Мне показалось, он испугался или растерялся. — Это тайны проводников. Как тайные имена. Не знаю, можно ли… И хочу ли я их знать.

— Мы похожи на двух придурков, — снова резко сказала я, чувствуя, что бредовый разговор уносит нас обоих в неведомые дали. — Каких проводников еще? Давайте четко и ясно, без тайн мадридского двора.

Я посмотрела на него в упор. Мне надоело кружить в этом разговоре, как в старинном менуэте. Или мужик экстрасенс и что-то чувствует, или блефует, или я теряюсь в догадках, о чем вообще речь.

— Когда вы сказали, что я что-то 'сделала', вы имели в виду мой сон? Или то, что я поставила свечку? Или вы вообще говорили не об этом?

— Я про свечку ничего не знаю. И про сон, — бомж был тверд, как партизан на допросе. — Я не знаю, как вы это сделали. То есть не знаю, как именно. Знаю, что вы открыли тропу вашей матери в хорошее место. Вы проводник. Все, больше я ничего не знаю и знать не могу и не должен. И про эти пути знать мне не надо. Даже дорожники не до конца знают такие вещи.

— О Господи… — только и могла выдохнуть я. — И вы, конечно, мне ничего о себе не расскажете, — добавила я, помолчав.

'Не расскажу. Нельзя' — мне показалось, я прочитала его мысли. Но вслух он сказал совсем невпопад.

— Я ваш друг. Я вам не смог помочь тогда. Но если что, я помогу, чем могу… Если вдруг что — другу моему, Репью, только скажите. Ладно?

Я кивнула. Мне почему-то вспомнился Льюис, которого я много читала: 'Причин было много, одну я знаю, но не могу тебе сказать, а другую знаешь ты, и не можешь сказать мне'. Он не хочет знать про мою реку, вернее — про мой сон, и считает, что ему это знать нельзя. А мне точно также нельзя (считает он) знать про то, откуда все это знает он.

— А кто такие проводники, дорожники и все вот эти слова? Это тоже не обсуждается, или мне предлагается самой погуглить? — я все-таки, кажется, не смогла скрыть легкое огорчение в голосе. Не обиду, а какой-то облом, разочарование — мол, что за разговор, когда не говорят прямо и честно основного и важного?

— Я не знаю этого слова — погуглить, — мужичок, иногда кажущийся подростком, повторил слово, похоже, как попугай, запомнив на звук, — Дорожники — вы не знаете их. А проводники — те, кто умеют так делать, как вы. Открывать тропы. Вы проводник.

— Могильщик пролетариата, — усмехнулась я, но он, кажется, совсем не понял.

— Вы много говорите… Я не умею так много, — вздохнул он. — У меня путаются в разуме ваши слова, и они все не о том. Мне только надо было это вам сказать. Две вещи. Что вы проводник и что я ваш друг. И еще одну. Вы хорошая… — взгляд его ярко-зеленых глаз стал совсем теплым, как и голос. — Я всегда хотел вам помочь.

Как его зовут, он тоже не сказал. У меня осталось впечатление, что то ли он Женя, то ли Валентин — странно, оба имени одновременно и женские, и мужские. Вернее, что зовут его вообще не так, но каким-то из этих двух имен он вроде бы назвался. Это я вспоминала уже потом, и решила остановиться на Жене — ему все равно, имя-то не настоящее, типа 'Юстас-Алексу', а мне надо его как-то мысленно называть. Мы сидели еще долго, я уела все ранетки, а сама сходила в ближайший магазин и купила вина, два пластиковых стаканчика, плитку шоколада — и мы снова уже вдвоем выпили за хороший, добрый путь моей мамы по реке. Что-то мне подсказывало, что у Жени-Валентина денег нет, а угощение со стороны дамы могло выглядеть не очень приличным, но поминки были в любом случае правильным поводом: я их устраиваю. Поэтому мой вклад в пир на лавочке был естественным. Мы на брудершафт не пили, но после второго пластикового стакана перешли на ты.

Я все-таки пыталась допытаться.

— А почему я — проводник? — спрашивала я. — Как становятся проводниками? Почему я не знала этого раньше?

— Я мало знаю об этом. Я-то не проводник, — объяснял Женя. Я бы сказала, терпеливо объяснял. — Я знаю тропы только в одной части мира. Вот в этой, где мы, ты и я.

— В нашем городе? Ты это имеешь в виду?

— Да, и в нашем городе, и просто — в нашей части мира, — повторил он. — Когда люди уходят, как твоя мама, они уходят в другие части мира. Мы не знаем, что там.

— В другие миры? — уточнила я.

— Нет, нет, мир один. Части разные. Ну, вот как ветки на дереве. Дерево одно, а веток много… Или видела когда-нибудь, деревья из одного корня растут, стволы?