Питер Бигл - Dirae

— Пожалуйста, уходите, или мне придется вызвать охрану. Вам нельзя здесь находиться.

Я смотрю на Джейн Доу.

— Что с ней?

Медсестра качает головой.

— По-моему, вас это не касается.

Я встаю. Я говорю:

— Скажите, что с ней?

Медсестра пристально смотрит на меня. Интересно, что она видит?

— Если я отвечу, вы уйдете?

— Да.

— На нее напали. Десять-одиннадцать месяцев тому назад. Напали на улице и сильно избили — она едва не умерла. Того мужика, который это сделал, так и не поймали. Когда она падала, она, должно быть, ударилась обо что-то головой — возможно, об угол здания. Был травмирован мозг, произошло кровоизлияние. И с тех пор она находится ирастительном состоянии, — медсестра указывает на другие безмолвные кровати. — Как и остальные присутствующие.

— И вы не знаете, кто она.

— Этого никто не знает. А вы что, знаете? Вы что-то недоговариваете, да?

«О да! Недоговариваю».

— Она навсегда останется такой?

Медсестра — на груди у нее бело-голубой бейдж, на котором написано, что ее зовут Фелисия, — хмурится и медленно отступает к дверям.

— Знаете что, я передумала. Может быть, вам не стоит уходить. Может быть, вам лучше остаться здесь. Я сейчас приведу человека, который сможет ответить на ваши вопросы.

Она вернется с охраной.

Я сажусь. Смотрю в большое, невидящее, уродливое лицо из моего самого первого воспоминания, пытаюсь понять, отчего тьма занесла меня сюда. Я смотрю на моргающие мониторы, и к голове у меня теснится множество вещей сразу, о которых я даже подумать толком не могу, не то что выразить их словами. Их больше, чем я могу охватить, и я так ничего и не успеваю понять к тому времени, как мир снова проваливается во тьму.

«Ее имя! Ее зовут...»

...снова незнакомая, тускло освещенная улица, и я выношу плачущую, безнадежно отбивающуюся девочку из дверей, рядом с которыми в чумазой витрине висит табличка «АЗИАТСКИ МАСАЖ». Девочке лет тринадцать-четырнадцать на вид. Она что-то мне говорит, но я не понимаю ни слова.

Но смотрит она назад, мне за спину, и, обернувшись, я вижу позади небольшую толпу. Пара средних лет, с суровыми, жесткими лицами, двое парней помоложе, приземистых, но с массивными плечами, и мальчишка, похоже, ненамного старше девочки. У мальчишки в руках «розочка» из разбитой бутылки.

Я ставлю девочку на ноги, придерживая ее за плечи. У нее круглое, приятное личико, но глаза безумные от ужаса. Я указываю на тротуар, несколько раз громко повторяю: «Стой здесь!», пока до нее наконец не доходит. Она покорно кивает. Я начинаю догадываться, сколько раз ей приходилось повторять этот самый жест испуганного подчинения силе. Я пытаюсь похлопать ее по плечу, ноона съеживается и уклоняется. Я оставляю ее в покое и поворачиваюсь навстречу своим новым врагам.

Они все разъярены и выкрикивают угрозы в мой адрес, но мальчишка, похоже, единственный, кто говорит по-английски. Он надвигается на меня, помахивая «розочкой» как можно более угрожающе, и говорит:

— Отдай ее, уходи! Моя сестра!

— Она тебе такая же сестра, как и я, — отвечаю я ему. — Она ребенок, я ее отсюда забираю.

Соседи, такие же сомнительные предприниматели, и любопытные ночные зеваки уже собираются вокруг, безмолвные, недружелюбные. Я говорю:

— Скажи остальным: если они будут путаться у меня под ногами, я для начала распишу тебе рожу этой «розочкой», а потом изобью тех двух толстых парней до смерти, и тебя тоже. Скажи им, что я в очень дурном настроении.

На самом доле мне хочется, чтобы поскорей приехала полиция, пока дело по зашло слишком далеко. Настроение у меня не такое уж дурное отстраненный гнев, ничего общего с тем безумием, которое охватило меня, когда я увидела сломанную ручку младенца. В тот момент действительно что-то изменилось. И даже если я для этого и создана — если я создана только для этого, — мне сейчас все равно не хочется ни с кем драться. Я хочу уйти куда-нибудь, посидеть в одиночестве и подумать. Я хочу вернуться в больницу, сидеть у кровати Джейн Доу, смотреть на нее и думать, думать.

Но коренастые парни медленно обходят меня справа и слева, а глупый мальчишка подступает все ближе мелкими танцующими шажками. Девочка стоит там, где я ее оставила. Глаза у нее расширены, она сунула палец в рот. За спиной у нее виднеется женщина средних лет, с тяжелым лицом и добрыми глазами. Я взглядом прошу ее позаботиться о девочке, пока я разберусь с ее бывшими хозяевами, и женщина чуть заметно кивает.

Мальчишка, видя, что я как будто отвлеклась, в этот самый момент бросается вперед, вытянув руку и издав некое подобие боевого клича, который эхом разносится среди приземистых витрин. Я разворачиваюсь, ставлю подножку — его «розочка» летит в канаву, — хватаю его за грудки и швыряю навстречу громиле слева. Они оба падают на мостовую, а я разворачиваюсь ко второму, бью его под нос основанием правой ладони и левым кулаком в солнечное сплетение. Падая, он изо всех сил вцепляется в меня, но все-таки падает.

Из массажного салона выбегает толпа девушек, все очень юные, все в шортиках, укороченных по самое не могу, и в куцых футболочках, обнажающих плоские ребячьи животы. Большинство просто пялятся. Некоторые снова прячутся в салоне. Две или три украдкой ныряют в темный проулок. Мальчишка не без труда поднимается на ноги и снова бросается на меня, размахивая в воздухе зазубренным осколком своей «розочки». Осколок острый, он сам же порезался об него. Я стараюсь не причинять ему вреда сверх необходимого, но это не так-то просто. Я пинком выбиваю у него из руки осколок стекла, чтобы он не упал на него. Следующим пинком я подбиваю ему ноги, бросаясь на парочку старших. Те поспешно отступают — может быть, от меня, но, скорее, от мигалок и сирен, несущихся в нашу сторону. Я сама отступаю и вздыхаю с облегчением.

Девочка стоит там, где я ее оставила, рука женщины лежит на ее трясущемся плечике. Я перехватываю взгляд женщины, киваю в знак благодарности, указываю в сторону патрульной машины и начинаю медленно пробираться прочь, опустив глаза.

Один из полицейских, сам азиат, допрашивает владельцев массажного салона на их родном языке. Но второй, гораздо моложе, видит меня... смотрит мимо... снова смотрит на меня и устремляется прямиком ко мне. Сквозь крики и шум я слышу его голос:

— Опять вы! Стойте! Оставайтесь на месте!

Я могла бы шмыгнуть в переулок, следом за сбежавшими девушками, но я остаюсь стоять. Он останавливается напротив, тыкает мне в грудь указательным пальцем. Как ни странно, он улыбается, но это напряженная, решительная улыбка, отнюдь не любезная. Он говорит:

— Довольно уже встречаться таким образом. Кто вы такая, черт побери?

— Не знаю.