Теренс Уайт - Отдохновение миссис Мэшем

Они же ее отговаривали, но она настояла на своем. Она позволила себе увлечься игрой, не заметив, что игра стала жестокой; вот теперь она пробудилась от дурацкого сна, и один из людей чудесного Народа лиллипутов искалечен, а может быть и убит. Все это обрушилось на нее, словно злой рок.

Груз ответственности и горя казался невыносимым. Она рванулась назад, к озеру, чтобы позвать на помощь, но пробежав несколько ярдов, спохватилась, что не сможет вспомнить, где он лежит. Тогда она вернулась, опустилась опять на колени и тронула юношу пальцем.

Наверное, это прикосновение и прояснило ее разум. Виновата я или нет, решила она, но мне следует как можно быстрее перенести его туда, где ему смогут помочь. Ему нужно вправить ногу, а я этого не умею, и лубка такого маленького мне не сделать – да и большого тоже, всхлипнув, добавила она. И не хлюпать я должна, а доставить его на Отдохновение, стараясь не растрясти. Если выпрямить ладонь и твердо держать ее, она, может быть, и сойдет за калитку.

Ужас, сопряженный с попытками переложить юношу на ладонь и распрямить вывернутую ногу (под его непрестанные стоны – бессознательные, ибо он, судя по всему, получил сотрясение мозга); страшный переход к озеру, похожий на кошмарный бег с несомым в ложке яйцом; плавание в ялике, во время которого грести можно было только одной рукой, – со всем этим Мария как-то сумела справиться.

В Храме не было ни единой души.

Смертельно бледная, она позвала, – никто не ответил. Теперь она не сомневалась, что юноша умирает. Она отыскала большой лист рододендрона и подсунула его под тело, словно носилки. Сложив носовой платок, она поместила его в середине Храма и, как на матрас, поставила сверху носилки.

Ему нужна помощь, – сказала она. – Выйдите кто-нибудь.

Через одну из проделанных в колоннах дверей вышел Школьный Учитель и молча показал ей рукой – уходи. Мария ушла, и едва она скрылась из виду, появились, чтобы унести убитого, люди с носилками. На середине пути через озеро Мария отложила весло и разревелась, – а потом поплыла дальше, и вид у нее был в точности как у щенка, который вместо того, чтобы принести охотнику подбитую куропатку, слопал ее.

Профессор возился с книгой, на обложке которой значилось: «Библ. Кембр. Унив. Ii. 4.26». Профессор застрял прямо на первом ее листе – на слове Tripbarium. Он уже справился в Льюисе и Шорте, – безрезультатно, – и попытался такжесверить это слово по средневековому манускрипту, озаглавленному «Трин. Колл. Кембр. R. 14.9 (884)», в котором обнаружил частично затертое слово Фтйхнрвбтйпо, только усугубившее чертову неразбериху.

Когда проштрафившийся щенок, поджавши хвост, бочком протиснулся в коттеджик Профессора, последний рассеянно указал ему на ящик изпод мыла и сообщил:

– Тут говорится «Hujus Genus Tripbarium Dictur», но вся беда в том, что часть строки, похоже, пытались стереть.

– Случилось что-то ужасное.

– Убийство?

– Может быть, – сказал щенок и залился краской.

– И кого же ты убила? Хорошо бы, викария? Переписчики явно застревали на этом слове и либо пропускали предложение целиком, либо строили дикие догадки, либо, как в данном случае, частью затирали строку, чтобы сделать ее еще более невразумительной.

– Неприятный был человек, – добавил Профессор. – Никогда мне не нравился.

– Я не его убила, а одного из лиллипутов.

– Да что ты! Подумать только! Конечно, это может быть и Фтйрбтфйфхн, только навряд ли кому-то пришло бы в голову так далеко уходить от столь ясного в написании слова.

– Народ решил больше со мной не встречаться.

– Ну, надо еще посмотреть, как они с этим справятся, – тоном добродушного участия произнес Профессор. – Желающих отнять у человека время всегда предостаточно, что-нибудь вечно мешается под ногами, вот как эта дурацкая lapsus calami, о которой я тебе тут рассказывал. Боюсь, придется писать к сэру Сиднею Кокереллу или доктору Бэзилу Аткинсону. А то и к мистеру Дж. К. Друсу.

– Ты должен мне помочь!

– Нет, – твердо ответил Профессор. – У меня нет сейчас времени. В любой другой день, дорогая моя Мария, но не сегодня. У меня и так от Амвросия с Ктесием Книдским голова кругом идет.

Набравшись решимости, Мария отняла у Профессора манускрипт и сунула его на полку – вверх ногами. Профессор, увидев это, сморщился.

– Ты хоть слово понял из того, что я тебе рассказала?

Сняв очки, Профессор с тягостной миной воззрился на них. Решительно ничего он не понял.

Тем не менее, он сказал:

– Я способен вспомнить каждое сказанное тобой слово. Ты говорила, что убила викария, ну и замечательно. А как ты избавилась от тела?

Мария, стараясь ничего не упустить, рассказала всю историю с самого начала, – как она испортила китовую охоту, как донимала Народ, и как она со своим дурацким тряпичным аэропланом погубила, судя по всему, юного рыбака.

– Боже мой, – сказал Профессор, когда Мария закончила. – До чего это все некстати.

Некоторое время он размышлял над ее рассказом, затем подошел к полке и перевернул манускрипт, поставив его как следует.

– Знаешь, – сказал он, – вполне может оказаться, что монах попросту ошибся в написании слова Trivialis, то есть «заурядные виды», хотя, с другой стороны, они очень ценили львов, – в предложении как раз упоминаются львы, – потому что львы ассоциируютс с Евангелиями. Самое страшное, что я куда-то засунул Дю Канжа.

Из глаз Марии брызнули слезы.

– Милосердные небеса! – воскликнул Профессор, едва она заревела. – Да в чем дело-то? Мария, милая, все, что угодно, только не это! Позволь предложить тебе носовой платок, скатерть, полотенце, простыню, наконец. Выпей стакан вина из одуванчиков. Можно еще жженых перьев понюхать, если я их только найду. Все, что угодно, Мария, только не плачь!

– Ты меня даже слушать не стал!

– Слушать! – вскричал Профессор, трахнув себя по голове томом Льюиса и Шорта, весящим, судя по виду, фунтов десять. – Слушать! Великие силы Педантизма, на помощь!

Миг спустя, он уже сидел рядом с ней на ящике из-под мыла, ожидая, когда затихнут рыдания.

– Ты не могла бы, – смиренно попросил он, – повторить всю историю сначала?

Мария, икая, повторила.

– Мне кажется, мы можем с уверенностью считать, что пилот не погиб. Если бы он сломал себе спину или шею, ты бы обнаружила это, когда перекладывала его, – потому что он тогда гнулся бы в таких местах, в которых человеку гнуться не положено. Нет-нет. Он всего лишь сломал ногу и, должен сказать, поделом. Тебе нужно будет время от времени приносить ему фрукты, ну и журналы, пусть читает в постели. Вот увидишь, он очень скоро поправится.

– Я так надеюсь на это!

– Но даже если он поправится, ты все равно останешься с лиллипутами не в ладах.