Лорд Дансейни - Время и боги: рассказы

Таббнер-Уорбли вошел в возраст, когда жизненные интересы и страсти стали его покидать; но вместо того чтобы совершать моцион или придерживаться диеты, он обратился к врачу. Что само по себе совершенно разумно, неразумно только придавать слишком большое значение обыкновенной апатии и вялости, не страдая никакой определенной болезнью, которую могут излечить врачи. Наверное, доктор прописал каломель*, но это не возымело действия, и через несколько дней врач понял, что столкнулся со сложнейшей задачей: лечить человека, который ничем не болен. Скоро он обнаружил, что его медицинские знания неприменимы в данной ситуации, и стал давать Таббнеру-Уорбли некоторые общие рекомендации относительно диеты и прочего, и вспомнил о последних достижениях медицины, которые сам еще не опробовал, но которые могли помочь или не помочь в подобных случаях. В конце концов, нет другого пути проверить на практике последние достижения медицины, кроме экспериментального; и поскольку к экспериментам над животными относились весьма неодобрительно, оставались пациенты.

— Существует новый препарат, — сказал доктор Потринггон, ибо именно к этому специалисту обратился Таббнер-Уорбли, — которым лечат случаи, подобные вашему. Совсем новый и пока широко не используемый, но вреда он вам не принесет.

И он вкратце рассказал об ardor canis [11] Ardor canis (лат) — здесь: «собачий пыл». — вытяжке из мозга собаки, которая, будучи введена в вену, возбуждает, если верить ее разработчику, бодрость, интерес к жизни и кипучую энергию, столь знакомые всем, кто имел дело с собаками.

— Не скажу, — заключил доктор Потринггон, — что он сделает с вами все, что обещает доктор Шнильц, но в вашем случае даже слабая стимуляция может восстановить баланс, который, мы, ээ, надеемся и, ээ, ожидаем…

— Огромное вам спасибо, — тепло сказал Таббнер-Уорбли.

И на следующей неделе прошел курс лечения. Не думаю, что доктор Потринггон хоть сколько-нибудь верил в это новое открытие, но уколы, тем не менее, делал. Вероятно, он просто устал от Таббнера-Уорбли, и это естественно: он был хороший врач, а перед ним был человек, которого не от чего было лечить. С таким же успехом можно попросить скрипача сыграть на досках забора, из которых нельзя извлечь никакой музыки. И к тому же Таббнер-Уорбли был скучный малый, можно сказать, скучный, как собака, хотя это совершенно неправильно, ибо собаки не бывают скучны. Результат лечения поверг доктора Потринггона в величайшее изумление.

Мы впервые после лечения увидели Таббнера-Уорбли в Клубе избирателей, когда он, войдя, подбежал к швейцару в холле и стал чрезвычайно заинтересованно спрашивать, нет ли для него писем. Швейцар скорбно протянул ему один-единственный рекламный проспект, ибо, исходя из поведения Таббнера-Уорбли, естественно предположил, что тому за время отсутствия должно было прийти романтическое послание или уж во всяком случае очень важное письмо. Таббнер-Уорбли разорвал конверт чуть ли не с жадностью — странно употреблять это слово по отношению к рекламному проспекту, однако любое другое будет неточным. Жадно сорвав конверт, он тут же, прямо в холле, начал читать его содержимое с выражением столь бурного восторга, что первый же член клуба, которому случилось в этот момент подойти за своей почтой, сказал: «Хорошие новости, я вижу». Потому что не обратить внимания на то, с каким удовлетворением фонтанировал Таббнер-Уорбли, было невозможно.

— Да, да, — ответил Таббнер-Уорбли. — Прекрасные новости, новости — лучше не бывает. Существует фирма, которая хочет продать мне газонокосилку. Прекрасная вещь. Чрезвычайно замечательная вещь. Запах свежескошенной травы, ее зеленый поток льется и льется, и с ним смешиваются белые головки маргариток.

— Понятно, — сказал член клуба не вполне убежденно. — У вас красивый газон.

— Нет-нет, газона у меня нет.

— Тогда сад.

— Нет-нет-нет, сада тоже нет. Ничего такого, — сказал Таббнер-Уорбли. — Но я смогу косить по обочинам дорог. Или еще где-нибудь. Это будет приятно. В высшей степени приятно. Запах свежескошенной травы, такой чудесный, такой…

Его собеседник внезапно исчез.

Я и сам смотрел в этот момент на Таббнера-Уорбли, бурно радующегося рекламному проспекту. Вдруг, все в том же состоянии бурной радости, он совершенно потерял интерес к проспекту и подбежал к новому радиатору, установленному в холле.

— Изумительное изобретение, — сказал он. — Воистину прекрасное. С ним так тепло и уютно. Чрезвычайно полезное изобретение.

В это время по холлу проходил один из членов правления клуба; ему, вероятно, приятно было услышать столь высокую оценку радиатора, за установку которого он частично отвечал. Однако он быстро прошел мимо.

Затем Таббнер-Уорбли отправился в библиотеку, подбежал — даже если и не подбежал, то в любом случае двигался он неоправданно энергично — к креслу перед камином и сел, с бессмысленным восторгом уставившись в огонь. Красота пламени совершенно очаровала его. И я должен сказать, что огонь в камине — это действительно прекрасно. Безусловно, это так, но воспитание почему-то заставляет нас в какой-то мере скрывать свои чувства, даже если нам что-то очень нравится; и привычка не слишком замечать всякие такие вещи, вероятно, уменьшает количество ситуаций, когда мы испытываем бурный восторг.

Но Таббнер-Уорбли заметил красоту огня, и то, как он демонстрировал глубочайшее наслаждение, выражаемое глазами, лицом и всей его повадкой, явно раздражало других членов клуба. Я не вполне понимаю, что именно вызывало их раздражение, но началось все именно с этого, и очень скоро — при том, что все читали разные газеты, имели разные интересы и любимые темы для обсуждения — выявился один общий для всех интерес, если можно так выразиться, одна общая тема для обсуждения: бурный восторг Таббнера-Уорбли по поводу всего, что попадается ему на глаза.

Я описываю эпизоды малозначительные, и многим может показаться, что правление Клубя, избирателей было к Таббнеру-Уорбли слишком строго; но дело в том, что никто из нас не создан жить постоянно на таком накале, и хотя, вероятно, следует признать, что приятно видеть человека счастливым, долго смотреть на Таббнера-Уорбли было все равно что долго смотреть на огромный водопад или затянутую кульминацию какой-нибудь великой драмы, или бесконечно слушать страшные новости. Это утомляет. Вы скажете, можно отвернуться. Именно так большинство из нас и пыталось поступить, но это оказалось непросто.

Он начинал энергично вертеть головой, стараясь поймать чей-нибудь взгляд и рассказать о величественной красоте огня, но поймать чей-нибудь взгляд было трудно. Это забавно, потому что когда он был скучным стариком, многим из нас приходилось делать некоторое усилие над собой, чтобы не показывать естественного желания обойти его стороной, а теперь, когда он стал совсем не скучен, теперь, когда он проявлял больше жизнерадостности, чем кто бы то ни было, все с редким единодушием избегали вступать с ним в беседу. Боюсь, человеческий род нелогичен — или логика бесчеловечна.