Андрэ Нортон - Мастер зверей. Бог грома. Бархатные тени

Я прервала ее жестом, отметающим необходимость в обмене любезностями. Для меня важна была только моя цель.

— Я должна попросить у вас денег в долг. — Возможно, это прозвучало довольно грубо, но чувствовалось — время работает против меня. — У меня остались только эти банкноты, других средств под рукой у меня нет. И я боюсь, что этого недостаточно, чтобы оплатить проезд на восток.

Она была поражена и явно захвачена врасплох, как будто эти слова были последним, что она ожидала от меня услышать. Но они доставили ей удовольствие — мое присутствие всегда было ей ненавистно.

— Вы собираетесь вернуться на восток… когда? — Теперь она выражалась так же прямо, как и я.

— Как можно скорее. Я, конечно, поеду поездом — весь вопрос в плате за проезд и пропитание.

— Вы обсуждали это с Аленом? — Она буквально сверлила меня взглядом.

— Здесь нечего обсуждать. Причин для моего пребывания здесь более не существует. И я не нахожу свой визит в Сан-Франциско столь приятным, чтобы его захотелось продлить. Что до мистера Соважа, то я оставлю ему письмо. Думаю, вы согласитесь, что это наилучший выход?

Она облизнула губы.

— Вы ничего не спрашиваете… касательно Викторины…

— То, что случилось, я постараюсь забыть, и чем скорее, тем лучше. Что до Викторины… полагаю, ее брат примет меры, чтобы ограничить ее действия.

Миссис Дивз покачала головой.

— Она уехала… со своим мужем… Эта тварь действительно ее муж. Ален посадил их вчера на борт «Тангуса», их доставят в Вест-Индию. Он не захотел, чтобы их осудили по закону — вышел бы слишком большой скандал. И оказалось, что Викторина вовсе не его сестра, не Соваж. Ему сообщил это кто-то, знающий обстоятельства ее рождения. Она — дочь любовника его мачехи. Узнав об этом, он счел, что у него нет причин держать ее вдали от избранного ею мужа.

Миссис Билл или миссис Плезант? Кто из них рассказал Алену правду? И если это миссис Билл, то почему Ален не узнал ее… хотя его знакомство с мачехой было мимолетным, а позднее эта женщина искусно маскировалась…

Теперь я, наверное, уже никогда и ничего толком не узнаю, но это не моя печаль.

— Сам мистер Соваж не пострадал?

Я задала единственный вопрос, который мог дать мне хоть немного душевного покоя. Однако голос мой был холоден и ровен, словно наши отношения никогда не были ближе, чем между работодателем и служащей. А может, это и вправду было так? Женщина, не имеющая опыта, в подобных вопросах так легко поддается самообману.

— Он получил несколько ссадин и легкую рану в руку. Ничего серьезного.

— Какая удача. Но вы окажете мне честь, выполнив мою просьбу? — Я не могла больше говорить с ней об Алене.

— Разумеется. Если вы решили уехать, Тереза может сегодня вечером проводить вас через бухту. Поезд на восток уходит завтра утром. Я дам вам денег.

— В долг. На востоке у меня есть накопления, из которых я вскоре расплачусь с вами.

Я хорошо поняла, что крылось за предложением Терезы в качестве спутницы — миссис Дивз хотела доподлинно увериться в моем отъезде. Она могла не опасаться. Я ожидала, что она немедленно уйдет, но она замешкалась в дверях, с любопытством разглядывая меня.

— Вы уверены, что хотите этого… так вот сразу уехать?

К этому моменту я так устала, что с трудом выносила ее присутствие. Но я все еще владела собой.

— Абсолютно уверена. Я благодарю вас за помощь. Теперь, если вы не возражаете, я должна отдохнуть, чтобы сегодня вечером уехать.

— Конечно.

Но даже держась за дверную ручку, она все еще смотрела на меня с жадным любопытством, будто не могла поверить, что скоро я навсегда исчезну из ее жизни. Возможно, она и хотела сказать еще что-то, но сочла за лучшее промолчать.

Меня тревожила собственная слабость. Однако следовало собрать все силы, потому что мне предстояло сделать две вещи, прежде, чем смогу отдохнуть. И я к ним приступила, как только вернулась Фентон.

— Фентон, я уезжаю сегодня вечером. Поскольку я не в состоянии нести много багажа, уложи, пожалуйста в саквояж мои туалетные принадлежности, чистое белье, и те вещи, которые будут мне необходимы во время недельного путешествия в поезде. Затем, будь добра, упакуй остальные мои вещи и проследи, чтобы их переслали по адресу, который я тебе оставлю. Но не укладывай платья, сшитые здесь…

Теперь она уставилась на меня прежним упрямым взглядом, запомнившимся мне с первых дней нашего знакомства. Но ее раздражение не могло меня остановить.

— Прежде, чем начнешь, пожалуйста, принеси бювар. И — это самое главное, Фентон, — ты ни в коем случае не должна никому говорить о моих намерениях. Можешь ты поклясться мне в этом?

Я не сводила с нее пристального взгляда, принуждая поклясться. Несомненно, ей можно было доверять: дав однажды такое обещание, она бы его непременно сдержала.

Ее крупное темное лицо вспыхнуло, и она молитвенно сжала руки:

— Пожалуйста, мисс Тамарис… пожалуйста, и не просите меня! Хозяин…

Я вздохнула.

— Хорошо, Фентон. Я скажу тебе, почему я так поступаю, и ты можешь ответить, если спросят. Со мной случилось нечто, столь глубоко изменившее мою жизнь, что я сама себя больше не узнаю. Я должна уехать отсюда, где все напоминает мне об этом. Я знаю, что так будет лучше для всех. Ты понимаешь?

Она смотрела на меня так же внимательно, как и миссис Дивз. Лицо ее по-прежнему было несчастным, но она кивнула, словно против воли.

— Мистер Соваж не станет тебя обвинять. Я напишу письмо, которое ты ему передашь после моего отъезда. Там я объясню ему все, что чувствую, и почему должна уехать домой.

— Раз вы так говорите, мисс Тамарис… но… можно я поеду с вами? Вы недостаточно здоровы, чтобы путешествовать в одиночку. Посмотрите на себя — вы так слабы, что даже через комнату не сможете перейти!

— Я чувствую себя много лучше, чем выгляжу, Фентон. И как только уеду отсюда, почувствую себя еще лучше.

Но, положив бювар на колено, открыв чернильницу и приготовив бумагу и перо, я обнаружила, что не могу подобрать нужных слов. Я не могла доверить бумаге свои сокровенные чувства, даже если единственный человек, который прочтет письмо, сразу же его уничтожит. Наконец я начала без обращения, хотя сердце мое говорило «Ален», на что я не имела права.

«Вы поймете мои чувства. Я должна оставить арену событий, причинивших мне такую боль. И, уезжая, я не могу придумать лучшего способа попрощаться, чем этот, ибо обнаружила, что не в силах видеться ни с кем из тех, кто был свидетелем моего унижения. Жалость и презрение в равной мере невыносимы. Если я уеду, возможно, со временем я сумею забыть».

Вышло сухо, но других слов я найти не могла. Я положила листок в конверт и запечатала его. Затем я позволила себе расслабиться, ибо действительно нуждалась в отдыхе.