Лев Гроссман - Волшебники. Книга 1

Позже они должны были провести через тот же лабиринт светлячков, влияя на крошечные мозги при помощи силы воли. Они наблюдали друг за другом в молчании, чувствуя зависть к успехам других и презрение к их неудачам. Режим разделил их и сделал врагами. Джэнет особенно сложно было в такой обстановке — она пыталась пересилить светлячков до точки, где они высвободились и превратились в кучку пепла. Маяковский с каменным лицом просто заставил её начать с начала, а слёзы бессловесного разочарования бежали по её лицу. Это могло продолжаться много часов. Никто не мог покинуть зал, пока все не пройдут испытание. Им приходилось ночевать там больше одного раза.

Недели проходили одна за другой, и по-прежнему никто не заговорил; они погружались всё глубже в такие дебри магии, куда Квентин никогда бы не осмелился заглянуть. Они изучали метаморфозы. Квентин учился разбирать и анализировать заклинание, которое превращало их в гусей (большая часть трюка, как оказалось, заключалась в снижении, сохранении, а затем восстановлении разницы массы тела). Они провели весёлый день как полярные медведи, неуклюже бродя в стае на укатанном снегу, безобидно похлопывая друг друга гигантскими жёлтыми лапами, заключёнными в слоя меха, шкуры, и жира. Их медвежьи тела казались им неуклюжими и громоздкими, и они всё ещё могли случайно опрокинуться на спину. Это порождало ещё большее веселье.

Маяковский никому не нравился, но стало очевидно, что он был каким-то жуликом. Он мог делать такие вещи, которые Квентин никогда не видел в Брейкбиллс, то, что, по его мнению, могло появиться только через столетия. Однажды днём он показал, но не позволил опробовать, заклинание, обращающее поток энтропии. Он разбил стеклянный шар, а затем снова аккуратно восстановил его, как в клипе, запущенном в обратном направлении. Он лопнул гелиевый воздушный шар, а затем соединил его обратно, наполнил его исходными атомами гелия, иногда выуживая их из глубины легких тех зрителей, которые вдохнули их. Он использовал камфору, чтобы задушить паука — он не проявил особой жалости к нему — потом, нахмурившись от усилия, вернул паука обратно к жизни. Квентин наблюдал, как безнадёжно травмированная бедняжка ползала по кругу на столе, немного ошеломлённо бросаясь в пустоту, а затем отступила в угол, сгорбившись и подёргиваясь, в то время как Маяковский перешёл на другую тему.

Однажды, около трёх месяцев после начала семестра, Маяковский заявил, что в течение дня они будут превращаться в лис. Это был странный выбор, ведь они уже превращались в нескольких млекопитающих, и это было не сложнее, чем стать гусем. Но зачем придираться? Быть лисом оказалось чертовски весело. Как только изменения вступили в силу, Квентин вырвался из снежного покрова на своих четырех проворных лапах. Его маленькое тело лиса было таким быстрым и легким, а его глаза были так близко к земле, что это было, как полет на высокоскоростном самолете на малой высоте. Крошечные горки и крошки снега маячили, как горы и валуны. Он перепрыгивал через них и петлял вокруг и врезался в них. В попытке повернуться он разогнался так быстро, что его занесло, и он врезался в огромный ворох снега. Остальная часть стаи радостно свалилась на него сверху, тявкая, повизгивая, и покусывая друг друга.

Это было удивительное выражение коллективной радости. Квентин и забыл, что он способен испытывать такие эмоции, как потерянный спелеолог, чувствующий, что такого понятия, как солнечный свет, никогда не было, что это была просто жестокая выдумка. Они преследовали друг друга по кругу, тяжело дыша, валяясь, и ведя себя как идиоты. Это было смешно, думал Квентин своими глупыми миниатюрными мозгами, то, как он мог автоматически распознавать всех, как лис. Это был Элиот с обломанными зубами, тем пухлым бело-синим существом был Джош, а тем небольшим, шелковистым экземпляром с широкими глазами была Элис.

Где-то в безделье игра начала спонтанно развиваться. Надо было что-то делать с толканием глыбы льда лапами и носом как можно быстрее. Кроме того, смысл игры был не совсем понятен, но они отчаянно бросались на этот кусок льда, или бросались на того, кто бы ни набросился на этот лед как раз перед ними, и толкал его до того, как кто-то другой на них набросится

Глаза лиса это не то, чем можно было похвастаться, но его нос был невероятным. Новый нос Квентина был долбаным сенсорным шедевром. Даже в середине драки он мог узнать сокурсников, просто понюхав их мех. Все сильнее Квентин начал ощущать один аромат больше, чем другие. Это был резкий, едкий, с привкусом мускуса, что, вероятнее всего, ощущалось бы как кошачья моча для человека, но для лиса это было как наркотик. Он улавливал его нотки в драке каждые несколько минут, и каждый раз это отвлекало его внимание и не давало ему покоя

Что-то произошло в игре. Сплоченность угасла. Квентин еще продолжал играть, но все меньше и меньше его собратьев принимали в этом участие. Элиот убежал в сторону полосы снежных дюн. Стая сократилась до десяти, затем — до восьми. «Куда они запропастились?» — пролаял мозг Квентина. И что это, чёрт возьми, за нереально приятный запах, на который он продолжает натыкаться? Вон ещё раз! На этот раз он учуял источник запаха, уткнулся своей принюхивающейся мордой в её мех, потому что, конечно, он осознавал остатками своего сознания, что учуял он Элис.

Это было совершенно против правил, но нарушать правила оказалось так же весело, как и следовать им. Как только он не понимал этого прежде? Остальные играли всё более и более дико — они даже не пытались претендовать на этот кусок льда — и игра разбилась на мелкие группы дерущихся лис; Квентин дрался с Элис. Лисьи гормоны и инстинкты взяли верх над тем способом драки, который остался от его рационального человеческого разума.

Он сцепил зубы на густом мехе её шеи. Это, казалось, не причинило ей особого вреда, или, по крайней мере, не сильно, чтобы было легко отличить от удовольствия. Творилось что-то невообразимое, но крайне необходимое, и не было никакого способа остановить это… или, возможно, был, но зачем? Остановка была одним из тех бессмысленных, разрушающих жизнь человека импульсов, к которым его весёлый мозг лиса не испытывал ничего, кроме презрения.

Он заметил мимолётный взгляд тёмных, диких, лисьих глаз Элис, вращающихся в ужасе, а затем прикрывающихся от удовольствия. Их крошечные быстрые вдохи белой дымкой смешивались в воздухе и исчезали. Её белый мех был жёстким, но в то же время гладким, и она немного ворчливо тявкала каждый раз, когда он погружался всё глубже внутрь неё. Он и не думал останавливаться.

Снег под ними растаял. Все было раскалено настолько, будто они были на ложе из углей. Они были в огне, и позволили ему поглотить их.