Виктория Угрюмова - Все волки Канорры

* * *

Завидев издалека ненавистный флаг шэннанзинцев, стремительно приближающийся к Кахтагарской равнине — тоже, вы не поверите, жемчужине тиронгийской природы — Килгаллен заскрежетал зубами от досады и злости. Томление его было совершенно ясным, а душевная мука вполне объяснимой. Триста семьдесят пять золотых рупез заплатил он за то, чтобы отборный полк Галармона лишился своего знамени и был расформирован накануне вторжения — то была его личная маленькая месть, и он рассчитывал получить от нее большое удовольствие. Результат явно не стоил потраченных на него денег. Но когда из окутанного изумрудным сиянием северного портала появился Юлейн Первый Благодушный на грозном и величественном звере, Трехглазый просто задохнулся от возмущения.

Короли были людьми образованными. В детстве их учили самые передовые учителя по самым современным учебникам, так что как выглядит древнеступ, они знали неплохо. У Килгаллена вообще был букварь, в котором именно древнеступ представлял букву «Д», а внизу помещалась короткая статья о привычках, нравах, местах обитания, а также времени и причинах исчезновения этих грандиозных животных. Король Гриома и сам был бы не прочь покрасоваться на породистом древнеступе, но если верить ученым, они окончательно вымерли более пяти веков тому — и тут, как сказал бы граф да Унара, такой пердюмонокль.

Что сказал бы по этому поводу граф, Килгаллен знал наверняка, потому что щедро оплачивал немаленький штат шпионов во дворце Юлейна, и они еженедельно доносили ему происходящее там в мельчайших подробностях. И вот выходит, что про пердюмонокль он знал, а про древнеступа нет, хотя предпочел бы наоборот. Трехглазый чувствовал себя как человек, который поддался на уговоры рекламы и приобрел за немаленькие деньги набор синих купсиков. Синие купсики интересны только тем, что они синие, в отличие от обычных зеленых купсиков. Вероятно, предполагается ими любоваться, но купсики выглядят так, что это решительно невозможно; а ни на что другое они — будь то синие, будь то зеленые — не годятся.

Король, который любит удовольствия, конечно, не так опасен,

как тот, кто любит славу.

Нэнси Митфорд

Юлейн самозабвенно наслаждался происходящим, не подозревая о жестоких душевных переживаниях своего венценосного собрата. Он с живейшим интересом разглядывал происходящее у подножия древнеступа, как с вершины смотровой башни. Там, внизу, плескалось пестрое людское море; оно рокотало и шумело, накатывалось с грозным ревом на его твердыню и снова отступало с возмущенным шелестом. За его спиной верный Гегава тихо возился с кучей необходимых в бою предметов — от длинного обоюдоострого меча и фляжки с лекарственной бамбузякой, подарком доктора Дотта, до книжечки с наставлениями Такангора и запасной палочки для управления древнеступом. В объятиях король крепко держал Птусика, здраво рассудив, что летучий мыш вряд ли сумеет нацелиться на портал собственными силами. Птусик, немало настрадавшийся от дверей, колонн, букраниев, потолков и окон кассарийского замка, не протестовал. Но сейчас, увидев раскинувшуюся перед ним равнину, сплошь покрытую войсками, радостно взвизгнул:

— Свобода! — и поднялся на крыло.

Король проследил за ним отеческим взглядом. В полете мыш ужасно напоминал угловатого дракона-младенца, каким его представлял себе Юлейн по детским сказкам. Лучники Лягубля, видимо, читали какие-то другие сказки или сделали из них противоположные выводы. В любом случае, они принялись осыпать Птусика тучами стрел, еще не догадываясь, каким бесполезным делом занимаются.

Пока летучий мыш свободно, весело и бесцельно мотался над Кахтагарской равниной, Бургежа целеустремленно подлетел к пятерым командующим. Три короля, один князь и один Великий Командор, не сговариваясь, смерили его холодными надменными взглядами, уверенные в том, что нахальный эльфофилин стушуется и сгинет с глаз долой. То есть, в точности повторили ошибку лягублийских лучников — ввязались в предприятие заведомо проигрышное и абсолютно бесполезное: перемаргиваться с Пухлицерским Лауреатом можно было часами.

— Доброе утро, ваши величества и светлости! — весело воскликнул Бургежа. — Значит, план у нас такой: быстро, внятно, по возможности, остроумно отвечаем на вопросы интервью, и я полетел дальше, потому что вам-то хорошо, вы свое дело сделали и теперь можете отдыхать, а у меня ни секунды свободной. День, вы не поверите, расписан на неделю вперед.

Ройгенон молча кивнул рыцарям личной гвардии, приказывая избавиться от дерзкого военного корреспондента.

— На вашем месте я бы исполнился сознанием собственной гордости за то, что стою в одном ряду интервьюируемых с Галеасом Генсеном, владыкой Преисподней, маршалом Каванахом и бригадным Зверопусом Первой категории, — укорил его эльфофилин, ловко уклоняясь от рыцарского меча. — Поразительно однообразная реакция, доложу я вам. — Он доверительно понизил голос. — Такое впечатление, что всех тиранов лепят как свистульки в одной свистульной мастерской. И в интервью, уверен, вы тоже не скажете ничего нового. Если бы вы знали, сколько доработок потребуется, чтобы ваши речи звучали хоть чуть-чуть членораздельно, чтобы хоть капельку запахло индивидуальностью — про личность я и не говорю, — вы бы ужаснулись и заплакали. Даже угрозы какие-то стандартные, как под копирку. Думаю, власть отупляет, — Бургежа на секунду задумался и вдруг озарился. — Знаете, пожалуй, мы так и начнем! Корона, напишем мы во вступлении, деформирует большинство голов.

Тукумос вытаращил глаза. Ройгенон взялся за шлем. Килгаллен грозно рявкнул. Люфгорн отчетливо зашипел, как негодующий кот, которого за хвост вытаскивают из горшка со сметаной. Лорд Саразин окинул эльфофилина приязненным взглядом: он полностью разделял его мнение. Двое гвардейцев в клювастых шлемах с зелеными плюмажами одновременно нацелились копьями в военного корреспондента.

— Не рекомендую, — вежливо посоветовал Лауреат Пухлицерской Премии.

— А иначе что? — запальчиво спросил молодой оруженосец Тукумоса, не читавший ни журналов, ни газет, но очень хотевший выслужиться перед королем.

— Ничего особенного. Просто, не рекомендую, — сказал кто-то у него над ухом, обдавая его жарким дыханием.

Голос был мягкий, раскатистый, глубокий, а что до дыхания — оруженосцу показалось, что он прислонился ухом к раскаленной печи. Он в испуге отпрянул, обернулся: перед ним, не касаясь ногами земли, парило существо, состоявшее, казалось из пламени самого разного вида — белого и синего, как в центре, у самого фитиля свечи, оранжевого, багрового и золотистого, словно языки костра или закат в зимний погожий день. Но очертаниями этот огонь походил на рыцаря в полном боевом облачении и с копьем в руках.